На войне как на войне. "Я помню" - Артем Драбкин

– Бывало, что при таком беглом огне кидали в ствол одну за другой две мины?

– В нашей роте таких случаев не было. Заряжающий ставил ногу на станину и чувствовал, когда мина вылетала.

– Люди каких национальностей были в вашей роте?

– Мы были так воспитаны, что нам было все равно, кто какой национальности. Всем бойцам была поставлена задача, все обязаны были ее выполнить, и нам просто некогда было думать, кто какой национальности. Состав роты был весьма пестрый, но основу составляли славяне, много было белорусов, так как пополняли людьми с освобожденных территорий. Саша Ширинов был из Средней Азии, но откуда точно, я не знаю. Говорят, у нас в дивизии простым стрелком воевал один еврей, и мы все шутили, что нужно устроить экскурсию и сходить посмотреть на него. Было несколько офицеров-евреев: начхим, начфин. Среди врачей в госпитале и медсанбате большинство было евреев.

– Вы помните свой первый бой?

– Там были постоянные бои, которые не прекращались, и поэтому они слились у меня в памяти в один постоянный бой. Конкретных эпизодов именно первого боя я не помню. Мы заканчивали освобождать Белоруссию, в Польше с ходу форсировали р. Нарев в районе г. Ружан, захватили плацдарм, и на этом самом Ружанском плацдарме мы были с сентября 1944 по январь 1945 г. Запомнился, конечно, эпизод, когда 12 октября 1944 г. возле хутора Поникев Вельке нашу минометную роту фактически уничтожили. Мы тогда вели бои по расширению плацдарма. Наша авиация к тому времени господствовала в воздухе, и это притупило нашу бдительность. Наша рота, а нас было 4 офицера, старшина и 29 солдат с 6 минометами, остановилась за каким-то бугром. Отстрелялись по немцам, и образовалась пауза. Вместо того чтобы, следуя требованиям устава, окопаться, солдаты начали отдыхать, некоторые разбрелись, а наш старшина бегал с криками: «Я подстрелил зайца, поджарить бы его». Наши командиры тоже, вместо того чтобы думать о своих солдатах, думали только о том, как бы приготовить зайца. И в этот момент налетели два немецких самолета, кажется, это были истребители-бомбардировщики «Мессершмитты-110». Вначале они сбросили кассетные бомбы, а потом обстреляли нас из пушек и пулеметов. Из всей роты невредимыми остались только восемь человек, остальные были ранены или убиты… Тяжело ранило моего друга Колю Сухопяткина, но он остался жив. Весь наш комсостав бросился в одну яму, но на них обрушилась стена, и их просто забило большими камнями, из которых в тех местах сооружают все постройки… Нас, уцелевших, отдали в пехоту, и целый месяц я воевал простым пехотинцем. Чему научила меня эта история? Что не нужно пренебрегать различными инструкциями, а тем более военными уставами. Ведь они пишутся на основе многолетнего опыта, и написаны фактически кровью.

– При каких обстоятельствах вас ранило?

– Первый раз меня ранило еще на Ружанском плацдарме, но это был пустяк, так как рана зажила в течение пары недель. Наверное, это все-таки стрелял снайпер, меня «зацепило» в «мягкое место». А вот второй раз меня ранило капитально. 13 январе 1945 г. началось наступление на Сандомирском плацдарме, а мы пошли вперед на следующий день. Мы пошли вперед за танками, и помню, что за день потеряли всего двух человек. Но что было страшно? Снега почти не было, но холода стояли сильные, и окапываться было невозможно, так как земля была твердая как камень, и при взрывах комья земли поражали так же, как и осколки. Заняли мы позиции возле какого-то хутора, а это было на самой границе с Восточной Пруссией. Особого сопротивления мы не встречали, и тут немцы предприняли контратаку, сильно нажали. Откуда-то с фланга нас начал обстреливать крупнокалиберный пулемет, командиры растерялись, и началась паника. А это самое страшное. Мимо нас прошла отступившая пехота, и мы фактически остались с нашими минометами прямо перед немцами. Кроме нас, там оставалось еще одно орудие, командир которого попросил нас помочь развернуть его, чтобы он смог подавить немецкий пулемет. Наш командир, совсем юный, только-только прибывший на фронт, необстрелянный младший лейтенант, растерялся и забился в щель. Мы его начали убеждать, что нужно отступить в рощицу, так как без прикрытия пехоты немцы нас «возьмут голыми руками». Убедили. Разобрали минометы и начали отходить, причем кучно, жмемся друг к другу, а ведь группа солдат – это такая удобная цель. Но я уже тогда понимал, что в критические моменты человеком овладевает стадное чувство, поэтому постарался идти чуть поодаль от солдат нашей роты. Помню, что я еще думал, как бы не попасть в плен, в оккупации насмотрелся на их состояние… Приготовил на всякий случай пару гранат, подобрал кем-то брошенные автомат и винтовку. В этот момент появились немецкие самоходки и начали нас обстреливать. Только я достиг спасительной рощицы, как меня сильно ударило и бросило на землю. Боли я не почувствовал, но понял, что ранен в поясничную область, как потом оказалось, был задет и позвоночник. Пытаюсь встать, а ноги не действуют. Лежу, как говорится, «скучаю» и ясно понимаю, что мне конец: двигаться я не могу, и помочь мне абсолютно некому, вокруг ни души… А в таких ситуациях только в кино кричат: «Санитары!» У нас в батальоне, например, была только одна девушка-санинструктор, два пожилых санитара и всего одна санитарная повозка. Ну сколько человек они могли спасти? Поэтому выживали в основном те раненые, которые сами могли добраться до медсанбата…. Но мне крупно повезло! Вдруг вылетает из-за поворота открытый «Виллис». В нем были водитель и два офицера с рацией. Они меня спрашивают: «Солдат, где тут немцы контратакуют?» Я, как смог, показал направление, они передали это по рации и… развернулись, чтобы уехать… Я закричал: «Ребята, заберите меня отсюда!» Они посмотрели на меня, как бы решая, стоит ли… Один из них говорит: «Х… с ним», и правда, что тогда стоила солдатская жизнь? Ничего! Но второй сказал: «Давай возьмем его». И они меня все-таки подобрали, и отвезли в тыл. По дороге из машины я в последний раз видел солдат моей роты. Но медсанбат, в который меня привезли, уже почти был готов к эвакуации, и меня не хотели принимать… А мне было уже очень плохо, и, набравшись последних сил, я заявил тому санитару: «Сейчас пристрелю тебя, и мне за это ничего не будет», у меня еще была с собой винтовка. Угроза подействовала, и меня отправили в прифронтовой госпиталь. В этой палатке меня прооперировали, и транзитом через еще один госпиталь я оказался аж в Уфе. И там я пролежал до середины июня 1945 г., т. е. фактически полгода.

Пятиэтажное здание госпиталя, бывшей школы, было переполнено страдающими людьми. Поначалу мне не давали никакой надежды, что я буду ходить. Один врач мне так прямо и сказал: «Парень, готовься к самому худшему…» А таких инвалидов сразу после войны были миллионы, всем им помочь не могли, и поэтому их основная масса спилась и погибла в первые послевоенные годы… Помню, что инвалидов без рук и без ног называли «самоварами»… И так мне обидно стало! Я ведь был совсем пацан 18 лет, даже не брился еще тогда, жизни совсем не видел и не знал… Врачи мне помочь не могли, так, кормили, перевязывали, конечно. И что тут сработало: тяга к жизни, какая-то генетическая память? Я не знаю, но эти слова врача меня задели и подстегнули. Ведь я толком и не учился еще, знаний, тем более в медицине, не было, что такое мануальная терапия и даже массаж в то время не знал. Но я, сначала превозмогая боль, научился сидеть, а потом стал мять, сейчас бы сказали массировать, свои ноги. И как оказалось, что интуитивно я стал делать именно то, что мне помогло. Мои многочасовые сеансы «массажа» стали давать результат: вначале я смог пошевелить пальцами, а потом постепенно чувствительность начала возвращаться к моим ногам. Кое-как я начал ковылять, но к моменту выписки уже ходил с палочкой. Так я фактически сам поставил себя на ноги. Система физических упражнений, разработанная мною тогда, помогла мне прожить полноценную жизнь. Занимаюсь я по ней ежедневно.