Граждане Рима - София Мак-Дугалл

— Что ж, тебе решать, — сказала Уна. — Стоит жене Новия выдать ребенка своего дружка за ребенка от мужа — и никакого проклятия.

— Тогда я могу оказаться вовсе не Новием. И никогда не стану императором.

Оба усмехнулись.

— Может, и станешь. В любом случае конкурентов много не будет.

— Ох, нет, нет, клянусь, я не смогу жить с собой в мире, лучше уж от всего отказаться. А мы с тобой… мы… уехали бы куда-нибудь и жили, скажем, на острове.

— Не знаю. Если ты не Новий, а я… что ж, теперь из меня невеста хоть куда.

Но такого рода шутки были немного болезненными. И Уна снова подумала о Зи-е, и Товии, и Даме.

— И все же, — мягко произнес Марк, — как думаешь, это возможно?

— Не уверена. А те картинки на окнах снаружи — вылитый ты. Только вот волосы…

Уне запомнились стриженные ежиком волосы Марка, и она погладила их.

Марк открыл дверь в спальню, всю медно-золотистую и серовато-зеленую, кровать была слишком большой для кровати. Он обнял ее, и она почувствовала желание и нервную слабость, страх перед соскальзывающей с нее одеждой — так иногда осязание путает горячее и холодное, и кажется, что кончики пальцев, попавшие в кипяток, обжег ледяной холод.

— Я не могу, понимаешь… не сейчас… просто пока…

— Тс-с-с, — сказал Марк. — Думаешь, я жалуюсь? Я решил, что уже никогда тебя не увижу.

И, неловко, неуверенно ступая, они вошли в спальню, один за другим повалились, как убитые, на поблескивающее покрывало и, едва успев покрепче обняться, уснули, не раздеваясь.

Габиний говорил, что на самом деле человеку нужно всего шесть часов сна, и с его стороны это было еще щедро. Он тренировался, приучая себя спать все меньше и меньше. Ему нравилось бодрствовать, он смотрел на это почти как на спорт, в котором преуспел. Несмотря на ожирение, он считал, что в активности намного превосходит любого. Поэтому, когда раб поднял его до зари и позвал к дальнодиктору, это, конечно же, означало, что что-то не так, но и ничего исключительного в этом тоже не было. Уж лучше недоспать, чем оказаться не в курсе.

Его домашний офис, конечно же, находился рядом со спальней, отделенный только столовой, где он завтракал, так что Габинию удалось не разбудить жену, и мысль, что она сможет услышать разговор, не отвлекала его.

Слушая, что ему говорят по дальнодиктору, он застыл от страха и недоверия, потому что думал, что уж с этим наконец покончено.

— Заткнись, — сказал он. Мужской голос рассказывал об агенте, убитом в комнате Марка, что в данный момент было совершенно неуместно; Габинию важно было знать всего две вещи: — Когда это случилось и как долго он еще не придет в себя?

Он позвонил Лавинию.

— Полагаю, вы знаете, что случилось? Это все тот же центурион? — спросил Габиний. Он сдерживался, поскольку уже успел задать Лавинию хорошую взбучку. — Как вы могли проявить подобный непрофессионализм? Вы должны были точно знать, кто может там появиться, а не только — если все пойдет по плану!

Повторяться он не любил.

Примерно то же он говорил Туллиоле, но в более мягкой форме, потому что она была такая красавица.

Голос Лавиния звучал напряженно.

— Мы стараемся, но не забывайте, что он знает. Дома не появляется, а его машину сегодня днем мы нашли на Авентинском холме.

— Тогда проследите за его друзьями… родственниками. Должен же он был куда-то поехать, ему нужно еще двенадцать часов, если он думает что-то доказать.

— Мы делаем все возможное.

Габиний выключил дальнодиктор, чувствуя незнакомое ему предвестие надвигающейся опасности, Лавиний боялся, но явно не его.

Иногда Габиний в шутку говорил, что никто, никто кроме него во всей империи не справится лучше с любым делом. Но это была шутка только отчасти. На самом деле он добродушно давал понять: посмотрите, как я любуюсь собой, но что правда, то правда.

Он связался с Ренатом и договорился встретиться немедленно в главном управлении охраны, так чтобы он собственными глазами мог убедиться, что они предпринимают… они уже потратили немало его денег; Ренат говорил с явной неохотой, и это встревожило Габиния — если ублюдки думают, что теперь они могут умыть руки…

Время, впрочем, еще было; они вели его с того момента, как он внезапно появился на Форуме. Все еще можно было поправить.

Но он еще не успел одеться, когда снова зазвонил дальнодиктор.

— Это Туллиола, — раздался испуганный шепоток. — Он здесь. Я должна идти.

— Что?

— Он здесь.

— Уже?

— Я, конечно, пыталась его задержать… но не успела. Они везут Вария.

— Даже часа не прошло… — с каким-то суеверным трепетом прошептал Габиний. Но все же выключил дальнодиктор. Она не нуждалась в его помощи, даже если бы он и мог помочь ей. Он был уверен: Варий не знает, что Туллиола замешана в этом деле.

Габиний остановился, поджав губы, неохотно просчитывая возможные варианты: что мы выиграем, если уберем Вария, если это еще возможно? Пребывая в нерешительности, он снова попробовал позвонить Ренату и спросил более вкрадчиво, чем обычно:

— Насчет Вария. Можем мы найти человека в тюрьме, который бы?..

На сей раз Ренат не стал скрывать, что хочет отделаться от него.

— Кто, по-вашему, теперь за это возьмется? — прорычал он, и линия отключилась. Последнее, пожалуй, даже больше, чем слова Рената, действительно потрясло Габиния.

Весь покрывшись потом, он привалился к столу, как будто пытаясь его передвинуть. Он был не дурак и заранее обдумал, что станет делать, если подобное произойдет, деньги всегда были у чего наготове. Но отступаться было так тяжело — мешал оптимизм, подсознательный и неумолимый. Он по-прежнему считал, что все еще можно разрешить, если быть достаточно энергичным и внимательным. Оглянувшись, он подумал: останься, даже пойди в суд; потяни время, это всего лишь вопрос денег.

Но нет, нет, сказал он себе. Когда наступают такие времена, приходится признать это. На какую-то долю секунды Габиний положил голову на стол — раньше, сколько он помнил, он никогда так не делал. Конечно, он пытался защитить собственную империю, конечно, хотел попасть в Сенат — но будущее, будущее… Ярость и жалость к Риму переполняли его. Великий город погибнет, погибнет, больше никому не было до этого никакого дела.

Он снова позвал раба.

— Уложи мой чемодан и приготовь машину.

Несмотря ни на что, он хмуро испытывал даже некоторое облегчение, узнав о судьбе Вария. Он и вправду надеялся, что есть способ оставить его в живых, и жалел беднягу, когда показалось, что это невозможно. Он не хотел ненужных смертей. Более того: он наверняка знал, что Варий никогда не простит его, но у Габиния теплилась надежда, что со временем, когда Варий станет старше, он хоть немного уразумеет, как на самом деле устроен мир. И ему нравилось думать, что в этом будет заслуга его, Габиния.