Собрание сочинений - Влас Михайлович Дорошевич

об их безработице во Франции, и вместе с тем утолим кокоточный голод в России. Пора, пора, господа, дать русскому народу настоящую французскую кокотку, взамен того немецкого суррогата, который он получает из Риги. Благодаря вас за честь, которую вы сделали мне, избрав меня в председатели торговой палаты, я объявляю, что займусь, по примеру прежних лет, кокотками. Ура!

Впечатление потрясающее. На следующий день К. А. Скальковский был торжественно провозглашён доктором сравнительной кокотологии и ресторанных наук honoris causa[83], как сказано в дипломе, «в вознаграждение литературных заслуг».

Торжество происходило в Café Américain, наверху. Хотели в другом месте, но там тоже какое-то торжество происходило, — всё было занято. Председательствовала mademoiselle Фуфу и сказала премилую речь. Немножко странную, но ведь француженка многого в нашей русской жизни не понимает.

— Ami et cher papaschka![84] — так начала она свою речь. — Ваши труды в области кокоткознания у всех в памяти и не нуждаются в похвалах.

Вы принадлежите к числу тех избранных умов, которые могут заниматься несколькими предметами единовременно. Так, будучи директором горного департамента, вы, судя по вашим писаниям, более занимались изучением островов. Что касается ваших заслуг в области сравнительной кокотологии, то достаточно сказать, что с тех пор, как вы были так добры и указали, в каких именно ресторанах и в какие часы можно застать лучших кокоток, — с тех пор число русских посетителей там значительно увеличилось. За что мы и выражаем вам признательность от своего имени и от имени этих рестораторов. Да! Ami et cher papaschka, как зовём мы вас! Вы самоотверженно занимались своей публичной деятельностью, за что и потерпели гонение в отечестве. Но утешьтесь. Вы не были дипломатом, вы не устраивали франко-русского альянса, но устроили такую массу франко-русских альянсов, что и не снилось! Примите же от нас в воздаяние литературных заслуг ваших, — honoris causa — звание доктора кокотологии и присвоенную этому званию бутоньерку из разноцветных подвязок. Позвольте представить вам моих подруг!

Тут началось дефилирование. Сначала шли более, так сказать, современные особы, а потом двинулась «старая гвардия». Представляясь, они делали правой ногой на караул, — и чрезвычайно удобно, не надо было даже снимать цилиндр, чтобы раскланиваться: они сами сбивали цилиндр с головы ногой.

Вообще торжество было страшное. Не обошлось, конечно, и без неприятности.

Так, маленькая.

Когда мы выходили из кафе, на нас накинулась толпа проводников, — знаешь, вот тех, что по place de l’Opéra[85] шляются и к прохожим иностранцам пристают:

— Не желаете ли туда-то отправиться? Туда-то?

Кинулись — и прямо к К. А. Скальковскому.

— Как, — кричат, — вам, ваше превосходительство, не стыдно? У бедных людей хлеб отбиваете! Раньше мы русских господ по разным местам водили, а теперь все с вашими фельетонами ходят: «сами, говорят, найдём!» Нехорошо конкуренцию делать!

Но мы, конечно, не обратили внимания и пошли в гору, на Монмартр, — всё-таки он бывший директор горного департамента!

Так-то, душа Тряпичкин. Вот какие дела делаем. Собираюсь для пользы отечества адрес-календарь всех парижских кокоток составить, с указанием, в каких ресторанах бывают и prix-fix'ы.[86]

И вообрази, русские-то, хороши, не понимают. Встретил тут одного, рассказал проект, — говорит:

— Что ж вы такое? Международный «устроители знакомства» какой-то!

Я думаю, что он нигилист. Наверное, нигилист! Надо будет про него написать, что нигилист.

Твой друг Jean de-Хлестаков.

С подлинным верно.

Корреспондент от Maxim’а

«Le beau et celèbre»[87] г. Скальковский напечатал в свойственной ему газете корреспонденцию об открытии памятника Поль де Коку.

Г. Скальковский спешит давать материалы своему будущему биографу.

С очаровательной откровенностью артистки из «Альказара» он обнаруживает перед публикой свои интимнейшие подробности.

Он рассказывает характерные вещи.

Представьте себе, что когда г. Скальковский был ещё студентом, профессор, оказывается, кричал на него:

— Зарезал, разбойник!

Вон ещё когда!..

Г. Скальковский, по его словам, воспитан на Поль де Коке и счёл долгом присутствовать на открытии памятника писателю.

Это очень благородно с его стороны.

Г. Скальковский всегда был благородным человеком и знал, что такое уважение к мёртвым.

К тому же и картина: «Скальковский у памятника Поль де Кока» — недурной жанр.

Это стоит дон-Карлоса у гробницы Карла Великого.

Г. Скальковский описывает очень трогательно открытие памятника.

Но, к сожалению, пишет не всё.

Один мой парижский приятель описывает мне то, о чём умолчал даже г. Скальковский.

Финал торжества.

Речи были сказаны, памятник открыт. Присутствующие ушли на банкет по 6 франков.

Г. Скальковский остался у памятника один.

Воскрешая в душе своей пикантнейшие места из романов Поль де Кока.

Он любит поминать мёртвых.

В душе его воскресал «Le cocu»[88], всплывал «Le mauvais sujet»[89], проплывали «Магазинные барышни», «Молодая девушка с пятого этажа», «Девочка, которую долго считали за мальчика».

Так волновалась душа его.

Как вдруг памятник зашевелился.

Бронза стала тёплой, стала оживать, оживать.

В глазных впадинах затеплились весёлые и живые глаза.

Тёмный бронзовый загар сбежал со щёк, они стали бледными, слегка розовыми.

Губы раскрылись, грудь поднялась и вдохнула воздух.

Поль де Кок опёрся руками и с трудом, немножко кряхтя, немножко охая, вышел из пьедестала.

Перед изумлённым, испуганным г. Скальковским стоял Поль де Кок, старик Поль де Кок, с огромными седыми усами, в высоких смятых воротничках.

Стоял и улыбался.

— Votre excellence![90] — сказал Поль де Кок.

Г. Скальковский приосанился.

— Votre excellence, позвольте мне поблагодарить за ту честь, которую вы мне оказали, специально приехав на открытие моего памятника! — продолжал Поль де Кок. — Именно с вашей стороны меня особенно трогает такая честь.

— Oh, cher maitre[91], ради Бога, — смущённо пробормотал г. Скальковский, — я всегда был верен вашим заветам.

Но Поль де Кок остановил его мягким движением руки.

— Мне приятно видеть вас, как отцу своего сына. Кто присутствовал на открытии моего памятника из тех, кого я воспевал? Припомните, кто были моими созданиями? Гризетка, — их больше нет. Эта крошка, жившая на пятом этаже, которая требовала на ужин немножко хлеба и сыра и много шуток и смеха, — её нет больше!

— Хорошие были времена! — вздохнул г. Скальковский.

— Она не могла быть на моём торжестве. Она умерла! Мой любимый герой — скромный молодой человек, который не смеет признаться в любви и часами караулит на лестнице, пока пройдёт хорошенькая соседка, чтоб взглянуть ей в след и вздохнуть, — его тоже нет. Скромный молодой человек умер. Как это ужасно писателю переживать смерть своих героев. Это значит умирать во второй раз! Но не все из