Знак Гильдии - Ольга Голотвина

– А осталось у нас астахарское?

– Тоже мне хозяин! Не знаешь, что у тебя в погребе? Слева от входа большой такой кувшин с двумя ручками! И захвати терновой настойки: пришли Сокол и Охотник. Младшие паршивцы бегают за слизняками, а старшие поужинают, потом тоже уйдут.

Спускаясь в погреб, Лянчи раздраженно думал, что вот еще забота – сестрица! Раньше отец с матерью приглядывали, чтоб чересчур подолом не махала, а теперь, выходит, он должен ночей не спать, из-под окон ухажеров гонять? В болото этакую радость!

И вдруг Лянчи замер на лесенке, поддерживая над головой крышку погреба. Его осенила яркая и в то же время простая мысль.

Да замуж ее, вертихвостку!

Уронил крышку, подул на прищемленный палец, почти не чувствуя боли: такие восхитительные вдруг открылись перспективы.

Окаянную «Смоленую лодку» – сестре в приданое, пусть зять с ней всю жизнь мается... в смысле, со «Смоленой лодкой». А ему, Лянчи, пусть небольшую часть доходов отсчитывает, деньги и для рыбака не будут лишними.

Так, а кого в зятья берем-то? Дуреху-сестру спрашивать незачем, она сразу здешних красавцев вспоминать начнет. Выберет верзилу с пудовыми кулаками, поворкует с ним медовый месяц, а потом опять начнет гостям глазки строить. И придется заботливому братцу ее, полуживую, у разъяренного мужа отбивать.

Нет уж, Юншайле нужен такой муженек, чтоб всю жизнь с нее восторженных глаз не сводил. Глупый и влюбленный по уши.

А ведь есть такой на примете! Этот... тьфу, имени не вспомнить... помощник смотрителя маяка! Ну, которого мать велела гнать в шею, если будет крутиться возле постоялого двора. Потому как голытьба.

И плевать, что голытьба, крепче будет богатую жену уважать. А если все-таки сорвется и полезет ее кулаками учить, то еще кто кого поучит! Он против Юншайлы, что килька против акулы.

Решено. Сегодня же Лянчи намекнет тому чудаку (как его все-таки зовут?), чтоб сватался, отказа не будет. А сестрица поймет, если объяснить. Дура-то она дура, но выгоду свою всегда углядит.

Лянчи покрутил головой: надо же, как все занятно складывается! Опять будет жить в «Смоленой лодке» дружная чета: высокая, статная красавица-жена и мелкий, неказистый муж, с обожанием сносящий капризы своей королевы.

* * *

Юншайла и не подозревала, что в эти мгновения решается ее судьба: она трепала за косы нерасторопную служанку.

Казалось бы, девушка, разом потерявшая отца и мать, должна в одиночестве лить горькие слезы. Но Юншайла уже отголосила свое у погребального костра.

Не только она выла там в голос. Весь остров собрался у огромного костра: многие эрнидийцы отдали жизни в битве.

Тела погибших были покрыты дорогой парчовой пеленой – король не поскупился. Негоже было родне в миг прощания видеть, во что превратились тела близких людей. Когда слизняки рассыпались на десятки маленьких шустрых комков, на пристани остались лежать трупы, не до конца переваренные тварью – жуткое было зрелище! Но хорошо хоть что-то можно предать священному огню.

Трактирщица Юншайла умерла не в бою, но король приказал положить ее на костер рядом с мужем. Пусть их и смерть не разлучит.

Когда Фагарш собственной рукой поджигал смолистую поленницу, Юншайла рыдала и причитала вместе с другими женщинами – осиротевшими, овдовевшими, потерявшими сыновей. Искренне рыдала, не напоказ.

Но сейчас в душе молодой женщины были только злость и раздражение. Избалованное дитя, любимая доченька, она привыкла каждое мгновение ощущать заботу и ласку родителей. И вдруг эта нежная защита исчезла, словно отец и мать бросили ее, предали. Девушка понимала, что это несправедливо с ее стороны, но от этого только злилась на себя и на весь мир.

Трепка, учиненная нерасторопной служанке, не дала выхода злобе, что кипела в душе молодой хозяйки «Смоленой лодки». Рабы старались убраться с ее дороги, едва заслышав дробный перестук каблучков. Штормовая волна, а не женщина! Не стой на пути – сметет!

Поэтому незнакомый прохожий, окликнувший из-за калитки молодую госпожу, что пробегала через двор, отнюдь не мог рассчитывать на доброжелательный ответ. Тем более что незнакомец не выглядел человеком знатным или богатым: матросская куртка, заплатанные штаны, башмаки со сбитыми каблуками.

– Ну, чего тебе? Шляются тут всякие! – приветствовала матроса новая хозяйка постоялого двора.

Мужчина не обиделся. Его круглое добродушное лицо просияло, он заискивающе поклонился:

– А скажи, красавица, не проживает ли тут знатная барышня Нитха?

Лицо Юншайлы скривилось. Она потратила несколько мгновений, чтобы проглотить свое рвущееся наружу мнение о знатной барышне Нитхе. А затем бросила сурово и отрывисто:

– Нету ее!

– Нету, ага, нету, – закивал матрос. – Оно и хорошо, что нету. Я так и хотел заглянуть, чтоб ей на глаза не попадаться.

Юншайла уже отвернулась, чтобы уйти, но последние слова заинтриговали ее, заставили задержаться. А матрос продолжил просяще:

– Ты, раскрасавица, вышла бы за калитку, а? Посплетничать надо малость, но не хочу торчать у всех на виду, как смертник на эшафоте.

Девушка сама не заметила, как очутилась за оградой.

– Тут совет нужен, – проникновенно сказал матрос. – Умный. Женский. Наш-то брат привык сплеча рубить, а баба завсегда любое кружево расплетет и ниточки не порвет. Потому как вам ловкость от богов дадена.

Юншайла польщенно улыбнулась. Ее злость почти улеглась.

– Брат у меня есть, – душевно объяснил незнакомец. – Меньшой. Я ему за покойного родителя. Присматриваю, стало быть. Даже к себе на корабль пристроил, чтоб на глазах был паренек. Потому как беда мне с ним. Так-то он добрый, работящий. Да вот какая закавыка: красивый больно. Такой уродился, что как его баба или девка увидит, так и разум теряет!

Девушка заинтересованно подняла бровь.

– С пятнадцати годочков с ним маюсь – с его пятнадцати, не со своих. Два раза его ревнивые мужья насмерть уходить пробовали, пришлось выручать дурня – как же, брат ведь, родная кровь! В Аршмире его чуть силком не окрутили с вдовушкой, а у той шестеро сопляков. Нет, ты скажи, на кой ему чужие шестеро? У него свои в каждом порту! Да ты не хихикай, красавица, лучше пожалей его, дуралея, и меня заодно. Потому как здесь он похуже штуку учудил. Со знатной барышней любовь закрутил, с Нитхой этой самой.

– Иди ты! – охнула Юншайла.

– Не пойду! – торжественно ответил моряк. – Как оно есть, так и говорю, чистую правду! Сам слыхал, как они промеж себя щебетали. Уговаривались встретиться вот этой ночкою! А как дознаются люди, что мой брат барышню испортил... что ему тогда будет, а?

– Испортил? – фыркнула Юншайла. – Там до твоего брата такие дела творились! Вот я такого про нее порассказать могу!

– А нам с того не легче, – не дал матрос увести беседу в сторону. – Мало ли чего прежде было, а свалят все на моего братца!