О психологии западных и восточных религий (сборник) - Карл Густав Юнг

ответ на конкретную сознательную ситуацию, и этот ответ вытекает из совокупности наличествующих возможных идей, то есть из общей предрасположенности, которая, как объяснялось выше, является картиной единовременного психического бытия in potentia (в потенции). Расщепление на отдельные единицы, односторонность и фрагментарность суть важнейшие признаки сознания. Реакция, обусловленная предрасположенностью, всегда носит целостный характер, поскольку она отражает природу, не разделенную на составные части различающим сознанием[871]. Этим объясняются ее подавляющие последствия. Вот неожиданный, всеобъемлющий, полностью все проясняющий ответ, который во многом схож с просветлением и откровением, ибо сознательный разум загоняется в безнадежный тупик[872].

901 Когда после многолетней тяжелейшей практики и самого упорного разрушения рационального понимания приверженец дзен-буддизма получает ответ (единственно верный) от самой Природы, становится понятным все, что принято рассказывать о сатори. Нетрудно увидеть, что в историях дзен сильнее всего поражает естественность ответов. Да, кто-то воспримет с этаким старомодным удовлетворением историю о просвещенном ученике, который наградил мастера пощечиной[873]. А сколько мудрости заключено в ответе учителя на вопрос о душевной природе собаки! Но всегда нужно помнить, что очень многие люди не в силах отличить метафизическую шутку от бессмыслицы, тогда как не меньшее их число искренне убеждено в своей сообразительности и считает всех вокруг сущими глупцами.

902 При всей значимости дзен-буддизма для понимания процесса религиозной трансформации возможность его распространения на Западе видится крайне сомнительной. У нас попросту нет подходящего воспитания для ума. Кто из нас готов безоговорочно верить и почитать мастеров с их непостижимыми поступками? Такое безусловное уважение к человеческой личности встречается только на Востоке. Может ли кто-нибудь из нас похвастаться тем, что верит в возможность бесконечно парадоксальной трансформации, причем в той степени, какая подразумевает необходимость пожертвовать многими годами своей жизни ради изнурительного движения к цели? Наконец кто отважится взвалить на себя бремя столь неортодоксального опыта трансформации — разве что человек, которому нельзя доверять, тот, кто слишком много говорит о себе (быть может, по патологическим причинам). У такого человека не будет поводов жаловаться на отсутствие последователей. Но стоит такому «мастеру» поставить трудную задачу, которая потребует большего, нежели простая болтовня, как европеец начнет в нем сомневаться, ибо крутой путь саморазвития для него прискорбен и мрачен, как путь в преисподнюю.

903 Я уверен в том, что переживание сатори действительно возможно на Западе; у нас тоже есть люди, которые видят конечную цель и не жалеют усилий в своем стремлении к ней. Но они будут хранить молчание — не только из-за стеснительности, но и потому, что знают: любая попытка передать свой опыт другим обречена на провал. В нашей цивилизации нет ровным счетом ничего, что способствовало бы развитию этих стремлений; даже церковь, хранительница религиозных ценностей, их не поддерживает. Более того, задача церкви — противостоять всему изначальному опыту, поскольку тот может быть лишь неортодоксальным. Единственной средой внутри нашей цивилизации, где этих усилия могут (или должны) рассчитывать хотя бы на толику понимания, является психотерапия. Так что не случайно написать это предисловие попросили психотерапевта.

904 Психотерапия по своей сути является диалектическим отношением между врачом и пациентом. Это встреча, дискуссия между двумя психическими цельностями, знание в ней используется лишь как инструмент. Целью служит трансформация, не предопределенное, а, скорее, неопределимое изменение, единственным критерием которого выступает исчезновение «Я». Никакие усилия со стороны врача не могут вызвать это переживание насильственно. Врач способен только облегчить пациенту путь и помочь прийти к установке наименьшего сопротивления прозрениям. Знание существенно для нашей западной практики, и в этом оно не уступает традиционной духовной атмосфере буддизма в дзен-буддизме. Дзен с его техниками мог возникнуть лишь в рамках буддийской культуры, которая ощущается в нем буквально на каждом шагу. Нельзя уничтожить рационалистический ум, которого там не было, ибо ни один сторонник дзен не пришел к учению из тьмы невежества и бескультурья. Потому и среди нас тоже часто случается, что к сознательному «Я» и тонкостям понимания сначала приходят посредством анализа, а уже потом задумываются об уничтожении «Я»-сознания или рационализма. Более того, психотерапия имеет дело не с теми людьми, которые, подобно дзенским монахам, готовы на любые жертвы ради истины; очень часто врачей посещают самые упрямые из европейцев. То есть задачи психотерапии чрезвычайно разнообразны, а отдельные стадии длительного процесса лечения куда более противоречивы, чем в случае с дзен-буддизмом.

905 По этим и многим другим причинам прямая пересадка дзен-буддизма в наши западные условия не стоит стараний — и вряд ли возможна. Тем не менее, психотерапевт, всерьез озабоченный целями своей деятельности, не может оставаться равнодушным, когда он видит цель, к которой стремится этот восточный метод психического «исцеления», иначе «восстановления». Как мы знаем, этот вопрос занимал самые смелые умы Востока более двух тысяч лет, и были разработаны методы и философские доктрины, решительно затмевающие все западные порывы в этом направлении. Все наши же попытки, за некоторыми исключениями, сводились либо к магии (мистические культы, в число которых нужно включить и христианство), либо к интеллектуализму (философии от Пифагора до Шопенгауэра). Только «Фауст» Гете и «Заратустра» Ницше ознаменовали первые проблески проникновения универсального опыта в наше Западное полушарие[874]. Причем мы по сей день не знаем, каково значение этих наиболее многообещающих плодов западного разума, поскольку они скрыты в тени материальности и конкретности нашего мышления, восходящего к древним грекам[875]. Несмотря на то, что наш интеллект развился почти до совершенства, до способности хищных птиц замечать крохотную мышь с большой высоты, сила тяготения влечет нас вниз, а самскары (бессознательные впечатления) опутывают узами в мире сбивающих с толку образов в миг, когда такая птица перестает искать добычу и устремляет взор на себя в поисках того, кто ищет. Далее человек впадает в пучину демонического возрождения, будучи окружен неведомыми ужасами и опасностями, и ему мерещатся обманчивые миражи в лабиринте ошибок. Наихудшая участь грозит смельчакам — это безмолвное и ужасное одиночество в эпоху, которую он считает своей. Что нам известно о скрытых мотивах «главного труда», как Гете называл своего «Фауста», или о муках «дионисийского опыта»[876]? Нужно прочитать «Бардо Тхедол», «Тибетскую Книгу мертвых», причем в обратном порядке, как я предлагал[877], чтобы отыскать восточную параллель мучениям и катастрофам западного «пути освобождения» к целостности. Беда не в благих намерениях, умных подражаниях или интеллектуальной акробатике. Вот с чем, в виде туманных намеков в большей или меньшей степени, сталкивается психотерапевт, когда избавляется от поспешных и близоруких доктринальных мнений. Будучи рабом своего квазибиологического кредо, он всегда постарается сводить