О психологии западных и восточных религий (сборник) - Карл Густав Юнг

Кто Время и Вечность

В себе совместил,

От всякого горя

Себя оградил[834].

Якоб Беме (1575–1624)

877 Работы Дайсэцу Тейтаро Судзуки о дзен-буддизме представляют собой важнейший вклад последних десятилетий в познание живого буддизма, а сам дзен-буддизм является наиболее значимым плодом, произросшим на древе, корнями которого служат тексты Палийского канона[835]. Нужно искренне и со всей признательностью поблагодарить автора, во-первых, за то, что он приблизил дзен-буддизм к западному человеку, а во-вторых, за то, как он справился с этой задачей. Восточные религиозные понятия, как правило, настолько сильно отличаются от наших западных, что даже простой перевод нередко доставляет величайшие затруднения, что уж говорить о значении употребляемых терминов, которые в определенных обстоятельствах лучше вовсе не переводить. Показательный пример — китайское «дао», к точной передаче смысла которого европейские переводы пока не приблизились. Оригинальные буддийские сочинения содержат взгляды и идеи, более или менее неприемлемые для большинства европейцев. Скажем, не готов указать, какого рода умственные (или, возможно, климатические?) основы или подготовка необходимы, прежде чем возникнет сколько-нибудь ясное представление о том, что подразумевается под прабуддийской «каммой»[836]. Насколько нам вообще известна природа дзен-буддизма, здесь мы тоже сталкиваемся с основополагающим понятием поистине грандиозной значимости. Это диковинное понятие обозначается как «сатори», данное слово условно можно перевести как «просветление». «Во всяком случае, не может быть дзена без сатори, которое поистине является альфой и омегой дзен-буддизма»[837], — говорит Судзуки. Западному уму не будет слишком трудно понять, что именно мистик понимает под «просветлением», что называется таковым на религиозном языке. Зато сатори обозначает особый вид и способ просветления, который европейцу постичь практически невозможно. Для наглядности отсылаю читателя к рассуждениям о просветлении Хякудзе (Бай-чжана, 724–814) и конфуцианского поэта и государственного деятеля Кодзанкоку (Хуан Сань-гу) в описании Судзуки.

878 Следующее может служить еще одним примером: однажды некий монах пришел к наставнику Гэнся и захотел узнать, как вступить на путь истины. Гэнся спросил, слышит ли он журчание ручья. «Да, слышу», — отвечал монах. «Вот так и становись», — велел ему мастер.

879 Ограничусь этими немногими примерами, которые хорошо показывают непрозрачность переживания сатори. Даже если множить примеры далее, все равно останется почти непонятным, что это такое, как приходит просветление, из чего оно состоит, — иными словами, посредством чего или благодаря чему человек просветляется. Кайтэн Нукария, сам профессор буддийского колледжа Сотосю в Токио, говорит о просветлении так:

Освободившись от неверного представления о «Я», мы должны пробудить глубочайшую мудрость, чистую и божественную, которую учителя дзен называют умом Будды, или бодхи, или праджней[838]. Это божественный свет, внутренний рай, ключ к сокровищнице морали, центр мышления и сознания, источник любого влияния и силы, престол доброты, справедливости, сочувствия, беспристрастной любви, человечности, милосердия, мера всех вещей. Когда эта глубочайшая мудрость полностью пробуждена в нас, мы можем осознать свое единство по духу, по сущности, по природе со вселенской жизнью Будды, осознать, что живем лицо к лицу с Буддой, окруженные бесконечной милостью Благословенного, который пробуждает в нас моральную природу, открывает духовные глаза, раскрывает новые способности, указывает цель; осознать, что жизнь — это не океан рождений, болезней, старости и смерти, не юдоль слез, но священный храм Будды, Чистая Земля, где каждый может насладиться блаженством нирваны[839].

880 Вот как восточный человек, сам последователь дзен, описывает сущность просветления. Надо признать, что этот отрывок требует лишь некоторых незначительных изменений, чтобы быть включенным в христианские молитвенники и мистические сочинения. При этом он исподволь уводит нас с пустыми руками от понимания опыта сатори, снова и снова описываемого в литературе. По-видимому, Нукария обращается к западному рационализму, хорошо им усвоенному, а потому-то его слова и звучат настолько поучительно. Заумность историй дзен-буддизма явно предпочтительнее этой адаптации ad usum Delphini[840]: она передает гораздо больше, говоря куда меньше.

881 Дзен — что угодно, но только не философия в западном смысле этого слова[841]. Сходного мнения придерживается Рудольф Отто, который в предисловии к книге Охазамы о дзен-буддизме отмечает, что Нукария «импортировал волшебный мир восточных идей и вместил его в наши западные философские категории», смешав с последними. «Если психофизический параллелизм, самое плоское среди всех учений, приходится призывать для объяснения мистических прозрений недвоичности и Единства, а также coincidentia oppositorum (совпадения противоположностей), то человек оказывается целиком вне области коанов, квацу и сатори»[842]. Намного выгоднее исходно позволить себе глубоко погрузиться в экзотическую тьму историй дзен-буддизма и все время помнить, что сатори есть mysterium ineffabile (невыразимая тайна), как настаивают мастера дзен. Между историей и мистическим просветлением, по нашему мнению, лежит пропасть, на возможность преодоления которой в лучшем случае намекается, но сама возможность никогда не реализуется[843]. Кажется, будто прикоснулся к подлинной тайне, а не к чему-то впустую воображаемому или измышленному. Дело вовсе не в мистификации или откровенном шарлатанстве: мы переживаем опыт, который заставляет онеметь. Сатори всегда приходит нежданно и негаданно.

882 Когда христианин зрит видения Святой Троицы, Богоматери, Распятого или своего святого покровителя — после долгой духовной подготовки, — то складывается впечатление, что все происходит более или менее так, как должно было происходить. Вполне понятно, каким образом Якоб Беме сумел заглянуть в centrum naturae (естественное средоточие) посредством солнечного луча, что отразился от оловянного блюда. Труднее принять видение Майстера Экхарта — этого «маленького нагого мальчика», не говоря уже о сведенборговском «мужчине в лиловом сюртуке», желавшем отговорить провидца от обжорства (в нем, вопреки обстоятельствам — или, возможно, благодаря им — Сведенборг распознал Всевышнего)[844]. Такое непросто воспринять, ибо все это близко гротеску, а вот множество историй дзен-буддизма не только граничит с гротеском, но в него вовлекается, а потому представляется полной чепухой.

883 Всякий, кто, исполнившись любви и чувства сопричастия, посвятил себя изучению яркого восточного склада ума, согласится, что многие загадочные особенности, способные повергнуть наивного европейца в недоумение, в ходе изучения попросту исчезают. Дзен по праву считается одним из прекраснейших цветков китайского духа[845]; а этот дух оплодотворен необъятной буддийской мыслью. Человек, всерьез пытавшийся понять буддийское учение, пусть даже в той мере, какая предусматривает отказ от ряда западных предрассудков, начинает подозревать коварную пучину под причудливой поверхностью индивидуального опыта сатори — или обнаруживает настораживающие затруднения, которые религия и философия Запада до сих пор благополучно не замечала. Философа заботит в первую очередь такое понимание,