Черная камея - Энн Райс

"Вы можете передать Моне, что я ее люблю? –спросил я. – Можете сказать ей, что я звонил? Что посылал письма?"

"Да, я все передам сегодня же вечером, когда с нейувижусь, – ответила Роуан. – А еще повторю завтра ипослезавтра".

"Благодарю вас, Роуан, да хранит вас Господь.Пожалуйста, передайте Моне, как сильно я ее люблю".

"Квинн, я хочу сказать вам еще кое-что, – решиладобавить Роуан, к моему удивлению. – Я знаю, Майкл это говорил, позвольтеи мне сказать. Вы действительно помогли Моне. Благодаря вам она пересталаделать то, что причиняло ей огромный вред".

"Роуан, вы меня пугаете, – сказал я. – Выпочему-то все время говорите в прошедшем времени".

"Простите. Это вышло не нарочно, – извиниласьона. – Я хотела сказать, что все это время Мона глубоко и искренне васлюбит. Вместо того чтобы бродить неизвестно где, она писала вам письма илиразговаривала по телефону. Она без конца о вас спрашивает".

Я почувствовал, что по мне пробежали мурашки. Моя дорогаяМона. Что я натворил, когда оставил ее? Неужели я настолько полюбил письма ителефонные разговоры с Бессмертной Офелией, что потерял саму Мону?

"Спасибо, Роуан, – сказал я. – Примите моюблагодарность". – Мне хотелось ей задать еще очень много вопросов, ноя не осмелился. Я был очень напутан.

В ту ночь в номере тетушки Куин шампанское текло рекой. Нэш,успевший выпить изрядную долю, но при нашем единодушном одобрении, произносилтост за тостом за самую его любимую даму на этом свете, миссис Лоррейн Маккуин;а маленький Томми, которому всего два дня тому назад исполнилось тринадцать,прочел написанное по случаю стихотворение, в котором заявил, что стал мужчинойблагодаря своему наставнику и вдохновителю, племяннику Тарквинию Блэквуду.Только я не смог собраться и вести себя как подобало. Я лишь улыбался,салютовал каждому своим бокалом и повторял, что очень рад тому, что мынаконец-то возвращаемся домой, где сможем оценить все то, что узнали, и увидетьдорогих нам людей, которых нам так не хватало во время путешествия.

Меня терзали многочисленные дурные предчувствия, совсем вдухе Байрона. Больше всего меня волновало то, что я не увижусь с Моной. А ещеменя донимала Петрония – я все время думал, что она так нагло поселилась вХижине Отшельника, – ну и, разумеется, я не мог не думать о Гоблине. Я былне настолько глуп, чтобы поверить, будто Гоблин не покажется мне на глаза, кактолько я приближусь на расстояние видимости к Блэквуд-Мэнор.

Вот так закончился перерыв в три с половиной года.

На следующее утро мы вылетели в Ньюарк, а там пересели напрямой рейс до Нового Орлеана.

В аэропорту нас встречали Клем и Жасмин, и я даже разрыдалсяот радости, обнимая их. Никогда прежде Клем не выглядел таким красавцем в своейчерной шоферской униформе с фуражкой, и никогда прежде Жасмин не казалась мнетакой прелестной в ее сшитом на заказ костюме из серой шерсти и ставшей для ееоблика привычной белой шелковой блузе с оборками. Ее светлые волосы вафриканскую завитушку успели отрасти в красивую прическу. Сама она не скрывалальющихся слез.

Развеселый старик Аллен тоже приехал, чтобы забрать нашбагаж в свой грузовичок, и я сразу бросился обнимать и целовать неунывающегостарика, но тут настал момент истины: появилась Терри Сью в конфетно-розовомкостюме, очень похожем на тот, в котором я увидел ее три года назад, с новыммладенцем на боку (последний, как выяснилось, не имел отношения к Папашке);Томми побежал к ней, обнял и поцеловал.

В первый момент я не узнал стройную и красивуюдевочку-подростка рядом с Терри Сью, но потом до меня дошло, что это Бриттани.

Томми оглянулся на нас, как бы спрашивая, как теперь быть,тогда я отвел его в сторонку и поинтересовался, что мне следовало бы сделатьдавно, до того как мы здесь оказались:

"Что ты хочешь?"

"Хочу остаться с вами", – прозвучал ответ.

Тогда я вернулся к Терри Сью и сообщил ей, что Томми хотелбы завершить путешествие коротким посещением Блэквуд-Мэнор, если только онапозволит, после чего поблагодарил ее и Бриттани за то, что они приехали ваэропорт. Я потихоньку сунул Терри Сью все двадцатки, что лежали в моемкошельке, а их было немало.

"Ладно, веди себя хорошо, Томми Харрисон", –сказала женщина и смачно его поцеловала.

"Бриттани, я тебе сегодня позвоню", –пообещал он сестренке.

"Ты выросла и стала очень красивойдевушкой", – сказал я ей.

Разумеется, тетушка Куин осыпала ее комплиментами и дажесняла с себя камею – одну из тех новых камей, что мы купили в городеТорро-дель-Греко – и подарила ее девочке. Все эти нежные эмоции я предвиделзаранее и, несмотря на усталость, позволил им возобладать надо мною, и дажерадовался им, но, когда мы поехали домой на тетушкином большом автомобиле,когда я откинулся на спинку сиденья, измотанный долгим перелетом, и выглянул вокно, я оказался абсолютно не готов к огромному чувству, которое накрыло меняволной при виде зеленой клокастой травы вдоль шоссе, и раскачивающихся на ветруцветущих олеандров, и редких дубов, что означало – мы действительно вернулисьдомой.

Я чувствовал, что вокруг меня Луизиана, и мне это нравилось.И к тому времени, когда мы въехали на ореховую аллею перед домом, у меня таксдавило горло, что я едва сумел сказать несколько слов в переговорноеустройство, попросив Клема остановить машину.

Я вышел и посмотрел издалека на дом. Я никак не могобъяснить то чувство, что охватило меня. Не радость. Не грусть. Оно простоделало меня беспомощным, вызывая сладостные слезы.

Нэш помог тетушке Куин выйти из машины, и она встала рядомсо мной. Мы оба принялись смотреть на белые колонны вдалеке.

"Это твой дом, – сказала тетушка. – И онбудет твоим навсегда, – продолжала она. – Ты должен будешь заботитьсяо нем, когда меня не станет".

Я обнял ее и, наклонившись, поцеловал, осознав, наверное,впервые, какой я высокий, и чувствовал себя несколько неловко в этом новомтеле. Потом я ее отпустил.

Пока мы ехали по аллее и один вид сменял другой, менязахлестывало все то же ощущение любви и муки, а может быть, это была печаль. Ятак и не смог определить. Детские воспоминания буквально парализовали меня, и ялишь знал, что вернулся домой.