Подвиг Севастополя 1942. Готенланд - Виктор Костевич

Толпа казалась мне огромной, меня словно бы тащило волной, я был не в силах изменить, ускорить или замедлить свое движение. Несколько раз в толпу со свистом врезались мины, но она моментально смыкалась и продолжала идти вперед. Наконец перед глазами черной нефтью сверкнула вода. В ней расплывчато и дергаясь отражалась небесная иллюминация. Сквозь трескотню винтовочных и автоматных выстрелов слышался звук работающей машины. «Дошли», – прохрипел Старовольский. И добавил: «Готовиться к погрузке. Держаться вместе. Мухин, чтоб тебя…» – «Чё Мухин? Чуть чё, сразу Мухин».

Мотоботы показались мне маленькими. Их спешно нагружали ранеными, перетаскивая с пристани и передавая с рук на руки тех, кто был не в состоянии ходить. Еще раньше ушло три шлюпки. Потом подошел еще один мотобот, подвалив как раз туда, где оказались мы, под высокую площадку, предназначавшуюся для более солидных судов. Бросили концы, проорали: «Грузись!» Мне показалось, что это невозможно – такую толпу на такое суденышко. И попасть на него было не так-то просто. Низенькое, оно подпрыгивало на поднятых взрывами волнах, то ударялось о сваи причала, то уходило прочь, обнажая широкую полоску воды. Смущен был даже Мишка. «Напоследок только ноги поломать осталось». Но сзади напирали: «Шо стоим, кого рожаем?» Красным пунктиром прошла пулеметная строчка, ударила в бетонный блок, выбила длинные искры. Ойкнул боец, получив рикошетом.

«Пошли, пехота! Шевелись!» – кричали с мотобота. Скакнули Шевченко и Мухин, за ним сиганул, перекрестившись, Молдован. Я оказался на самом краю. Мокрое дерево скользило под ногами. На чернильной воде кровью плясали блики. «Чё стоишь, не ссы, Маруся». Я приготовился было к прыжку, но с тылу надавили и прыгать пришлось кое-как. Едва коснувшись борта, я понял, что падаю, и шумно опустился под воду. Теплую, даже горячую. Вынырнув, увидел над собой огненный шар на парашюте и черную массу, закрывшую полнеба. Яростно треснул по ней кулаком, в ответ прозвучал металлический гул. «Я тут!» Меня нащупали чьи-то руки, вытянули наверх, и я перевалился через борт. Впервые в жизни искупавшись в море. С отвращением сплюнул воду, которой успел наглотаться. Она показалась не столько соленой, сколько масляной и мерзкой на вкус. Воняла соляркой, бензином – и еще чем-то гадким, о чем было лучше не думать.

Потом я в рост стоял в толпе перевозимых на южный берег. Сколько нас было, не знаю, но суденышко, пусть и осев, держалось. Отвалили благополучно. Мотор работал ровно. Пристань, освещенная разрывами и ракетами, медленно отодвигалась вдаль. Мотобот тяжелым ходом выруливал на середину бухты, обходя железные бочки, качавшиеся на переливавшейся разноцветным фейерверком воде. В голове колотилось: «Километр, не больше, всего лишь километр… Несколько минут, и мы на месте». Южный берег пестрел пожарами. «На Херсонесском маяке, даже там горит», – прошептали рядом. На северном берегу продолжался бой, особенно интенсивный слева. «Северное укрепление добивают, – проговорил тот же голос. – И Михайловский с Константиновским держатся». «А мы уходим», – подумал я. Но стыда не ощутил. Какой уж тут стыд. На войне каждый делает свое дело. Согласно приказу – и в меру везения. Мы ведь тоже стояли, покуда могли. Нам просто чуть-чуть повезло. И нам, и тем, кто был на других мотоботах. Да и повезло ли еще? Пара пулеметных очередей… мы так хорошо тут стоим.

В белом свете повисшей над нами ракеты мелькнула одна из вышедших ранее шлюпок. Битком набитая людьми. Вытянув шею, я видел, как работают веслами краснофлотцы. Медленно, как бы устало, но мерно, слаженно, четко. Наш мотобот, подрагивая, начал ее обгонять, и как раз в этот момент рядом шумно взметнулись фонтаны воды. Три, еще три, еще… «Засекли, мать их так», – проорал какой-то матрос. Мухин толкнул меня в бок: «Вот теперь точно, суки, накроют». Москвич, похоже, не чувствовал страха. Я, как ни странно, тоже. «Елки-палки, я же плавать не умею», – прозвучало откуда-то слева. «Держись за воду, не утонешь», – посоветовали в ответ.

Снаряды ложились плотнее, окружая первый мотобот, плотно набитый ранеными. Он был виден как на ладони, немцы не забывали об освещении. Оба пылающих берега тоже обеспечивали постоянный, пусть и не очень яркий на середине бухты свет. Мотобот, тяжело дыша, упрямо вспарывал килем воду. Стоявших на нем было меньше, чем у нас, гораздо больше там было лежачих. Быть может, среди них находился и Левка. Мне очень хотелось, чтобы старшина там был и чтобы мы встретились на южном берегу.

Шедшую рядом с ним шлюпку вдруг подкинуло кверху кормой и вмиг разнесло на части. Мелькнули в воздухе тела. «Не повезло…» – среагировал мозг. Следующее попадание пришлось по мотоботу. Вспыхнуло, грохнуло – и там, где он только что был, багровой стеною взметнулась вода. Брызнули в стороны люди. Кто-то в ярости выкрикнул: «Га-ады!» Мы замедлили ход, развернулись, пытались выловить хоть кого-то. Вытянули пять или шесть человек. Еще нескольких подняли со шлюпок. Немцы продолжали обстрел, но больше ни в кого не попали.

Через десяток минут – времени я не чувствовал, но так должно было быть по расчетам – мы причалили в одной из балок, неподалеку от черного остова погибшего корабля. Я вывалился кулём прямо в воду, вторично искупавшись в море. «Как мешок с говном», – прокомментировал Мухин, прыгая вслед за мной.

Хотелось отлежаться, хоть немножко прийти в себя, но практически сразу мы получили лопаты и прочий шанцевый инструмент. Вгрызаясь в твердую как камень землю, принялись оборудовать новый рубеж. Старовольский пытался узнать о Зильбере, но ничего не вышло. Выживших раненых немедленно увезли, ни имен, ни частей никто не знал и знать не мог. Нас снова куда-то влили – вместе с несколькими бойцами истребительного отряда – теми самыми, из рабочих морзавода, про которых я за день успел позабыть. В кровавом зареве на Северной всю ночь потрескивали выстрелы. Взад и вперед мотались катера, мотоботы и шлюпки.

19-20 июня 1942 года, тринадцатые – четырнадцатые сутки второго штурма крепости Севастополь

Цольнера и Гольденцвайга срезало одной и той же очередью. Я этого не видел, мне рассказали потом. Гольденцвайг моментально умер, ему повезло и тут. Прошитый пулями Курт тоже был должен немедленно умереть – однако не умирал. Глаза открывались и закрывались, руки дергались, дыхание, хоть и прерывистое, отчетливо различалось.

Я не видел, как они упали, потому что сразу же после свистка вырвался на несколько метров вперед. Ощутил, как прошла над каской пулеметная строчка, но продолжал бежать, ничего не видя перед собой, как бык на тряпку тореадора. Меня спас Вегнер. Сбил с ног и проорал прямо в ухо: «Лежать, идиот!»

Я не сразу понял, что к чему, а когда понял, стал бешено давить на спуск. Почти не целясь, не было нужды. Рука лихорадочно передергивала затвор. Одна за другой вылетали гильзы. Три обоймы ушли за считаные секунды. Вылетевшие из лесопосадки русские валились один за другим, но те, кто не падал, не залегали, а неистово мчались вперед, посверкивая штыками. С бешеным криком «ура». Их пулеметные очереди взбивали землю буквально перед носом. Я почувствовал – вот и конец.

Заработали наши минометы. Среди бегущих русских с визгом взметнулись земля и камни. Наконец они залегли. Пользуясь возникшей паузой, мы поползли обратно в канаву. По всей линии громыхнули разрывы русских снарядов, со свистом пронеслись осколки. Один, горячий и зазубренный, воткнулся в землю между мной и Вегнером.