Коротко обо всём. Сборник коротких рассказов - Валентин Валерьевич Пампура

Там дядя Фрэнк влюбился в одну местную проститутку. Она брала с него больше чем с остальных, потому, что, как она говорила, любовь стоит дороже. И Фрэнк платил до тех пор, пока, у него не кончились деньги. А когда у него кончились деньги, она перестала принимать его у себя, и дядя Фрэнк, затосковал, он тосковал так, что забывал кормить крокодилов. А голодные крокодилы намного опаснее сытых крокодилов, это вам скажет любой Австралийский школьник. Но этого не может знать, школьник, приехавший с мамой, и папой из Великобритании. Они приехали специально, что бы посмотреть на крокодилов, ведь у них там не водятся крокодилы. Зато, в Великобритании, водиться парламент, а в парламенте, как говорил дядя Джонатан, водятся такие гады, каких не встретишь, и в серпентарии. Джонатан, наш мусорщик, он занимается сортировкой, мусора, который потом отвозят на переработку, в соседний город. Так как наш завод по переработки мусора был закрыт, за нерентабельностью. В отличие от Английского парламента, поскольку, как говорит, Джонатан, более бесполезного заведения, нет на всём земном шаре, разве только, кроме английской школы, которая так и не смогла объяснить английскому школьнику, что к голодному крокодилу лучше не походить близко. В результате, у крокодила несварение желудка. Так как переварить англичанина, это всё равно, что переварить большой булыжник. Тот самый, через который споткнулась Миранда, когда засмотрелась на страуса. Которого привёз из Австралии, дядя Фрэнк, и которого, показывал по выходным, на главной площади, у памятника отцу основателю. Пока Боб, наш городской сумасшедший, не стукнул страуса палкой по голове. Да так, что страус, упал, и протянул свои ноги. Большие, и длинные ноги, накаченные как бейсбольные мячи, загнанные ему под кожу, нашим местным хирургом, Маркусом. Именно такие ноги были у учительницы физкультуры, в которую я имел неосторожность влюбиться, когда мне было четырнадцать лет. Это был тот самый возраст, который открыл мне дверь во взрослую жизнь, делая понятными вещи, которые ранее были совершенно не понятны детскому сознанию. Именно тогда я понял, почему дядя Фрэнк столько лет отдавал весь свой заработок Австралийской проститутке, и почему он купил себе страуса, когда она отказала ему. Именно тогда, всё это в одночасье произошло и со мной, после того как я в первый раз увидел нашу новую учительницу по физкультуре. Нет, я не бросился к её ногам. Не пел серенады под её окнами. Но всякий раз, когда я видел её натруженные ноги, торчащие из-под горохового платья, так беззаботно, ласкающего их на ветру, я чувствовал, что физкультура станет моим самым, любимым предметом. Я буквально свихнулся, на спорте. Я прыгал через козла, ходил по бревну, кувыркался на матах, и тянулся на перекладине. Я делал всё, что бы моя жизнь впоследствии превратилась в сплошные соревнования, а ноги и руки мои, не говоря о теле, стали такими упругими, и жилистыми, как у физручки. В конце концов я сам, вскоре, стал похож на страуса. Чучело, которое до сих пор стоит в кабинете нашего психотерапевта, к которому я вот уже восемь лет, как, хожу на приём, пытаясь разобраться, где и когда, со мной произошло то, что сделало меня тем, чем я являюсь на сегодняшний день.

Очередь моя подошла, а я стою и не могу переступить через узловатые, накаченные ноги Джоанны, что, как две железнодорожные шпалы, протянулись от кресла до самой стены. И пока я стою и думаю, что мне делать, я расскажу вам ещё парочку историй из жизни нашего города.

Готовы?

Скука

Жаркий, летний день откатился за гору, и ночная свежесть потянулась, белым паром, по темнеющему саду.

На веранде зажглась тусклая лампочка, и мошкара заплясала, вокруг неё.

— Скучно. — Зевнула Анна Павловна, и вытянула ноги, откинувшись на спинку плетёного кресла.

— Да. — Промычал Антон Семёнович, и взял со стола сливу.

— Сливы нынче, хороши. — Сказала Анна Павловна. И закачала ножкой.

— Да… — протянул Антон Семёнович, и добавил — Кислые, только.

— Зачем же вы их весь вечер потребляете? — Спросила Анна Павловна, и почесала, своё плечо.

— Так ведь витамины, нужно есть, пока сезон, а то ведь лето пройдёт, потом всё, адью, как говорится.

— Бросьте, теперь, зимой, любой фрукт можно купить.

— Так ведь то турецкий, а это свой.

— А чем вам турецкий не подходит?

— Не вкусные, — захрустел сливой Антон Семёнович.

— А эти? — Спросила Анна Павловна, и со всего размаху хлопнула комара у себя на коленке.

— Эти кислые.

— Так какого, ж, чёрта, вы их уплетаете? — И Анна Павловна хлопнула второго комара.

— Так ведь витамины.

— Да ну, вас. — Встала, с кресла Анна Павловна — я ему про Фому, а он мне про Ярёму. Никакого терпения на вас не хватает. — Сказала Анна Павловна, и ушла в дом.

Переезд

Дождь мелкими каплями сыпал на двойное стекло, застывшее в жёлтой сосновой раме. Поезд медленно шёл вдоль протянутых в воздухе проводов, оставляя позади мокрые, бетонные столбы. Дорога текла навстречу тёмно-зелёным вагонам, и проплыв мимо окна, пропадала позади поезда.

Сложенные из брёвен, домики, с приросшими к ним огородами, привлекали моё внимание больше, чем длинные, бесконечные поля, тянущиеся, от насыпи до горизонта, изредка разделённые лесополосами. Они наводили на меня скуку, своим однообразием, и бесконечностью. Я начинал зевать, и смотреть по сторонам. Но вот поля кончились, и за окном снова, замелькали домики. Я с жадностью прильнул к вагонному окну, расплющив нос на холодном стекле. Между домиками, и насыпью тёмным полозом, извивалась дорога. Сначала она блестела большими лужами, и чернела раскисшим чернозёмом. Затем она выпрямилась, и засверкала, свежим, вымокшим под дождём, асфальтом. Кое-где стали встречаться, проезжающие по ней машины. Они неслись на встречу, исчезая за оконной рамой, либо ехали не спеша, нагоняемые поездом, и протрусив некоторое время рядом с окном, терялись где-то сзади.

Поезд дёрнулся и стал снижать скорость, я напрягся в ожидании полустанка, но его не было. Вместо него, в оконной раме появился велосипедист. Он поравнялся со мной, поезд заскрипел колёсами, и стал тормозить, выравнивая свой ход, с ходом велосипедиста. Они поравнялись, и покатились рядом, как два шара пущенных с одной скоростью. Я прижался к стеклу и с колотившимся сердцем и стал рассматривать своего попутчика. Он был в длинном плаще с капюшоном, и в резиновых сапогах, блестящих от дождя. Он крутил педали, и велосипед катился по дороге, разбрызгивая лужи чёрными шинами. Я смотрел на чуть сгорбленную фигуру, на старый велосипед, на мокрую дорогу, и мне