Лисьи броды - Анна Старобинец

Лиза вскочила, бросилась к нему и обняла. Кронин застыл, потом взял ее руки в свои и медленно их разжал, убрал, оттолкнул, а на лице его отобразилось такое страдание, будто он стягивал с шеи удавку – через боль, из последних сил.

– И что дальше? Допустим, она жива… – Лизо говорила тихо и сбивчиво. – Что тогда между нами?.. Все?

Кронин глядел поверх ее головы на осенний лес, сухой, колючей щетиной окаймлявший дальнюю сопку:

– Между нами все – в любом случае. Лиза, ты… и правда не человек.

Она хихикнула, глупо, тонко и жалобно:

– А если б я была человеком? Если бы я сделалась человеком ради тебя, Максим? Для тебя!

– Не унижайся, дочь, – сказала Аньли. – Не теряй достоинство.

– Не указывай мне, что делать! – взвизгнула Лиза. – Ты – чудовище! Мы обе с тобой чудовища! Он прав, прав!

Что-то знакомое, знакомое и очень неправильное, мелькнуло в ее руке. Ояма увидел, что это, только когда она отломила тонкий кусок стекла и выплеснула себе в рот содержимое. Ампула с вакциной – из тех, что унес из Грота подопытный. Одну ампулу подопытный отдал Насте. Вторую она, значит, украла.

– Нет! Плюнь! – Ояма бросился к Лизе. – Ты не станешь от этого человеком! Ты просто…

Она улыбнулась и сделала глотательное движение.

– …умрешь.

Она расхохоталась – безудержно, дерзко, звонко, – хотела набрать полную грудь воздуха, чтобы захохотать снова, но не смогла.

– Что с ней? – теперь Кронин, наконец, смотрел на нее неотрывно.

– Вакцина ее убивает, – глухо сказал Ояма.

– Но ведь подопытные…

– Они люди. Переделанные – но люди. Вакцина убивает в них оборотня – а человек остается. Она же – истинная кицунэ. Когда зверь в ней умирает, она умирает с ним.

…Она опустилась на четвереньки у ног Оямы и Кронина и содрогнулась всем телом, надеясь, что получится втянуть в себя ставший вдруг плотным, как ком линялой шерсти, воздух если не ртом, так хоть хищной пастью, но ей не удалось сделать переход.

– Но как же Настя? Ведь она тоже кицунэ – и выжила!

– Она еще не успела стать кицунэ, когда получила вакцину.

…Лиза попробовала еще раз – но снова не перешла. Тогда она легла на прелую, пахнувшую мертвыми листьями землю и повернулась на спину.

Баю-баю, темна как ворон

В стылой реке вода

И когда Кронин склонился над ней, и обнял ее, и попытался вернуть ее холодные руки туда, откуда минуту назад их сбросил, а они все соскальзывали, соскальзывали с его шеи, – тогда она опять улыбнулась, это было легко, ведь для улыбки не нужен воздух, и взгляд ее сделался мечтательным и пустым, как если бы она заснула, но забыла закрыть глаза.

Просто дыши этой тьмой, и скоро

ты уснешь навсегда

– Неужели ничего нельзя сделать?! – заорал Кронин, но она его больше не слышала.

Потому что Небесная Лисица Ху-Сянь пела ей колыбельную, все громче и громче.

Полковник Аристов застонал и открыл глаза, мутно-серые, как каменная пыль, в которой он копошился, и хрипло спросил:

– Сколько я был без сознания?

Из серого марева явилось и нависло над ним освещенное фонарем бесстрастное лицо Пики:

– Тридцать семь часов сорок две минуты, начальник.

Аристов сел, привалившись спиной к каменной стене. Осмотрелся. В святилище было пусто: ни лисьего золота, ни глиняных воинов, только запах падали и следы засохшей крови на земле и на стенах, да еще их распахнутый дорожный саквояж, разложенные на камне шприцы, армейская рация, помятая фляга, китайская шелковая карта, развернутая той стороной, на которой полковник изобразил исцеляющие руны. Оглядел себя: запекшаяся круглая ранка в области солнечного сплетения, вокруг нее – неумелое плетение рун:

– Не бросил начальника подыхать. Молодец.

В пустом взгляде Пики промелькнула тревога:

– Пика хороший. Делал все как велел начальник. Колол антибиотик. Рисовал загогулины. Волшебные слова говорил…

Аристов ухмыльнулся:

– Но хотел-таки бросить?

Пика принялся раскачиваться из стороны в сторону:

– Хотел, начальник.

– А не смог.

– Не смог, начальник. Очень стало больно.

– Вот и славно. Впредь будет неповадно… Пуля вышла?

– Вышла. Всё как сказал начальник.

Пика протянул полковнику сплющенную пулю, и Аристов с изумлением уставился на руку вора, обтянутую кольчужной перчаткой: тонкое плетение металлических колец, бронзовые пластины с полустершейся изящной резьбой.

– Это еще что?

– У Пики пальца нет. Начальник велел – Пика отрезал палец. Видно, что пальца нет. Неаккуратно. Пика нашел железную рукавицу. Пика надел железную рукавицу. Не видно, что пальца нет. Аккуратно.

– Идиот. Надо было тебе велеть отрезать твой дурацкий язык.

Пика застыл, осмысляя услышанное. Потом поставил на землю фонарь, вынул из кармана наваху, щелкнул лезвием, после секундного колебания высунул дрожащий, обметанный белым язык.

– Отставить, – поморщился полковник. – Это была фигура речи.

Пика закрыл рот и одновременно защелкнул наваху – как будто язык металлическим лезвием звякнул во рту.

– Где ты нашел… железную рукавицу?

– Там, – Пика кивнул на стену за спиной Аристова. – Там много железных рукавичек, начальник.

Полковник тяжело поднялся, оперевшись на предупредительно протянутую руку вора, взял фонарь и посветил на стену. Это был глухой свод: ни малейшего намека на дверь или хоть какой-то проход. Аристов приложил ладонь к холодной, покрытой тонкой зеленой патиной плесени каменной кладке и плотно закрыл глаза: иногда они только мешают, иногда лучше слиться с тьмой. Пусть тьма глядит вместо него в эти камни.

– Как ты прошел через стену? – спросил он глухо.

– Начальник Пике велел говорить волшебные слова каждый час. Пика хороший, он говорил волшебные слова каждый час. После волшебных слов стена ломалась, начальник. Становилось неаккуратно. Потом опять аккуратно.

Аристов открыл глаза – серые и холодные, как своды святилища:

– Скажи-ка сейчас волшебные слова, Пика.

Пика вдруг метнулся в дальний конец святилища – и вернулся с двумя старинными шлемами; один нахлобучил на себя, другой протянул Аристову:

– Надо надеть. Камни будут падать. Могут ранить начальника.

Аристов завороженно оглядел шлем.

– Я никто, – бесстрастно сообщил Пика, дождавшись, когда полковник наденет шлем. – Я делаю как хочет начальник.