Гумилев сын Гумилева - Сергей Беляков

Алексей Федорович Лосев считал академика Кедрова человеком умным и честным. Биография Бонифатия Михайловича слова Лосева подтверждает. Поздней осенью 1941-го, когда научные работники спешно собирали чемоданы и отправлялись в Ташкент или Ашхабад, Кедров сражался в ополчении, командовал расчетом орудия.

При всем при том Кедров был убежденным коммунистом, а его научная карьера стояла на прочном марксистско-ленинском фундаменте. В партию он вступил в 1918-м, семнадцати лет от роду. Работал в «Правде» под началом Марии Ильиничны Ульяновой, а затем перешел в ЧК. Учился в Институте красной профессуры. Даже в химической науке он, как и положено истинному философумарксисту, находил борьбу материализма с идеализмом, механицизмом и агностицизмом.

Соавторы Кедрова были, с марксистской точки зрения, еще колоритнее.

Иосиф Аронович Крывелев в молодые годы подвизался научным сотрудником Центрального совета Союза воинствующих безбожников. Он занимался марксистской критикой Библии, историей иудаизма и христианства. Крывелев доказывал неисторичность не только Иисуса Христа, но даже апостолов Петра и Павла.

Иосиф Ромуальдович Григулевич, выпускник Высшей школы социальных наук при университете Сорбонны, занялся наукой, только оставив основную работу. Лучшую часть своей жизни он провел в Испании, Аргентине, Мексике, Уругвае, Бразилии, Италии. Профессиональный разведчик, работавший под началом легендарного советского резидента в Испании А.М.Орлова, организатор похищения каталонского троцкиста Андреу Нина и покушения (неудачного) на Троцкого, резидент в Аргентине и создатель агентурной сети в Южной Америке. Позднее он станет одним из создателей Института Латинской Америки, защитит две диссертации и будет писать книги о Сикейросе (своем боевом товарище), Сальвадоре Альенде, Че Геваре. Вероятно, кругозор Иосифа Ромуальдовича был широким, но в своих книгах и статьях он, разумеется, держался исторического материализма.

Вот с такими людьми пришлось столкнуться Гумилеву и Бородаю в начале восьмидесятых.

Гумилеву часто приходилось встречаться с критикой востоковедов (Васильев, Кляшторный), историков (Лурье, Рыбаков), этнографов (Бромлей, Козлов), но критика философов-марксистов была чем-то совершенно особым.

Лукавый Валентин Катаев сказал как-то о памятном для матери Льва Николаевича постановлении Жданова: «Оно наполнило нашу жизнь новым воздухом». Полагаю, что слова Валентина Петровича в этом случае столь же уместны. Вчитаемся же в текст, который появился во времена уже вполне вегетарианские.

Вот философы, пересказав взгляды Гумилева и Бородая на этнические химеры и смешение народов, тут же прибегли к универсальному в СССР оружию:

«Такие утверждения неверны и прямо и непосредственно противостоят линии нашей партии и социалистического государства на всемерное сближение наций и на перспективу (хотя и отдаленную) их слияния в едином социалистическом человечестве. Наукообразные словечки, обильно и непрестанно повторяемые Ю.М.Бородаем, призваны лишь замаскировать антинаучную, антисоциальную направленность всей его (Гумилева. – С.Б.) концепции. Вызываемая пассионарностью этническая агрессивность оценивается Ю.М.Бородаем как положительное явление, ведущее к благодетельным для судеб народов последствиям. Как с этой точки зрения должна рассматриваться борьба за мир? Как антипассионарное движение?

Публикацию такого материала, дающего неправильное антинаучное освещение ряда важнейших проблем, следует решительно признать ошибочной».

После этой статьи сотрудничество журнала «Природа» с Гумилевым прекратилось навсегда. У Льва Николаевича начались неприятности. Ему даже рекомендовали прекратить чтение лекций в обществе «Знание». Гумилев разорвал отношения с Бородаем.

Почему же? Ведь Бородай не придумал ничего нового, а только изложил идеи Гумилева своими словами? В томто и дело, что своими. В статье Бородая не было изящества, не было гумилевского стиля. Даже читатели с ученой степенью подпадали под очарование этого стиля и прощали автору самые рискованные идеи. Бородай к тому же несколько упростил взгляды Гумилева, сделал их удобной мишенью для критики. Этого ему, очевидно, и не простил Гумилев.

Недолгая дружба Гумилева с Бородаем была, вероятно, связана не только с увлечением философа пассионарной теорией. Бородай был патриотом-почвенником, как и почти всё окружение Гумилева, исключая, пожалуй, Марину Козыреву. А быть почвенником в восьмидесятые годы значило быть изгоем. Жолковский упоминает о «репутации шовиниста-этногенетика» Гумилева, что «набирала силу» уже в семидесятые годы. Гумилев, правда, оказался счастливым исключением. Несмотря на «дурную» репутацию, его любили, охотно читали и слушали.

Тем более его любили и почитали люди идейно близкие. Гумилев был для многих православных почвенников «своим». В семидесятые-восьмидесятые годы Гумилев по-прежнему не только исповедовал православие, как ему казалось, вполне ортодоксально, но и по мере сил распространял его. Людей, ре шившихся принять святое крещение, Гумилев привозил в Гатчину, к своему духовнику отцу Василию Бутыло. Когда у Людмилы Стеклянниковой родился сын, Лев Николаевич стал его крестным отцом. Именно Гумилев привел Константина Иванова, получившего вполне советское воспитание, к православию. В восьмидесятые годы Иванов и Гумилев вместе становились на молитву перед иконой в квартире Льва Николаевича. Друзья, по крайней мере, Иванов и Стеклянникова, покидая квартиру Гумилева, читали молитву «Ангелу-хранителю».

Вообще Лев Николаевич был хорошо известен в Ленинградской митрополии. Сам митрополит Ленинградский и Новгородский Антоний поздравлял Гумилева с Пасхой и Рождеством. Его преемник митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн будет называть Гумилева «нашим великим соотечественником» и «ученым-патриотом».

Такой образ жизни и образ мыслей должен был в свое время сблизить Гумилева с так называемой «русской партией» – неформальной группировкой, существовавшей в советской номенклатуре и интеллектуальной (прежде всего литературной и художественной) элите.

В семидесятые годы Гумилев познакомился с активистами русского самиздата, В.Осиповым и С.Мельниковой. Он даже получал самиздатовские журналы русских националистов «Вече» (тираж около 60 экземпляров) и «Московский сборник» (тираж 20-25 экземпляров). Оба журнала расходились в узком кругу, среди «своих». Между прочим, в восьмом номере журнала «Вече» появилась даже апологетическая статья о Льве Гумилеве. Гумилев был знаком с одним из активистов русской партии, Сергеем Семановым, и дружил с Игорем Шафаревичем, талантливым математиком и едва ли не самым ярким тогда мыслителем-националистом. На его знаменитую «Русофобию» Гумилев даже будет ссылаться: «Очень хорошее сочинение, очень убедительное. К нему ничего добавить не могу».

Но в начале восьмидесятых годов после статей Гумилева, отрицавших татаро-монгольское иго, русские националисты уже не считали Гумилева своим, а почвенники Чивилихин и Кузьмин были среди его самых последовательных, непримиримых критиков. Сергей Викулов, главный редактор «Нашего современника», литературного флагмана всей «русской партии», отказывался Гумилева печатать. Василий Белов «с некоторой осторожностью относился к Балашову, зная, что он исповедует "веру" Л.Н.Гумилева».