Воровская сага в 4 частях: Бродяга. От звонка до звонка. Время – вор. Европейская гастроль - Заур Магомедович Зугумов

Забегая немного вперед, мне хотелось бы отметить, что Арон сдержал свое слово. Чуть позже, через пару месяцев, он приехал в лагерь и взгрел Коржика со Скворцом чисто по-жигански, не забыв отстегнуть и на общак.

Что же касалось его возможностей и положения в обществе, к которому он принадлежал, то достаточно вспомнить один случай, чтобы все стало ясно и понятно. Однажды после очередного вояжа по странам Балтики мы с подельником и корешем моим Лимпусом возвращались домой, в Махачкалу, но по дороге решили заехать в Питер, повидать старых друзей, да и босоту. Накануне дня отъезда Лимпус как бы невзначай напомнил мне о «бедном еврее», о котором я ему не раз рассказывал, и мы решили заехать к Арону.

Тогда еще не догадываясь зачем, вижу, Лимпус взял с собой золотую цепь в мизинец толщиной и в метр восемьдесят длиной, которую мы отработали у одного финна буквально неделю назад. Так вот, приехали мы к Арону, сидим в шикарной гостиной, коктейль потягиваем, нас обслуживают две длинноногие фурии, все уже слегка подшофе.

Лимпус и выдает Арону вроде как бы между прочим, спонтанно, даже не посоветовавшись со мной:

— А что, Арон, не мог бы ты вот эту цепурашку спихнуть? — и выволакивает из кармана полукилограммовую золотую цепь.

— Эх, Абдул, бродяга, — отвечает ему Арон, — видать, мало тебе твой кореш Золоторучка обо мне рассказывал, раз ты так меня обижаешь. Ты видел, наверное, в порту крейсер «Аврора» на приколе стоит?

— Да, конечно, — отвечает Лимпус, — кто ж его не видел?

— Так вот, бродяга, если бы на него покупатель нашелся, я бы и его продал.

Я не могу даже словами передать, как я смеялся до слез над их диалогом. И потом еще долго тараканил Лимпуса, но в тот день он, конечно, на Арона не обиделся, да и молод он был еще, хотя уже многое начинал понимать в жизни.

Но все это было позже, а пока, простившись с Ароном на Ленинградском вокзале, мы сели в такси и, рассекая жидкую уличную грязь, понеслись по златоглавой, которая в этот час была залита морем неоновых огней и проливным дождем. Он барабанил по капоту и крыше машины так, что «дворники» не успевали сбивать его стремительные струи. Из-за запотевших стекол почти ничего не было видно. Я молча наблюдал незатейливые узоры на лобовом стекле, которые струи воды оставляли после очередного взмаха щетки. На заднем сиденье Харитон вполголоса разговаривал со своей подругой, но я догадывался, о чем они говорят.

— Харитоша, — попросил я его, — давай сначала домой к деду заедем, пусть он меня увидит, фотографии оставлю, а там можно будет и сбрызнуть событие.

— Добро, Заур, давай так и сделаем, — согласился Харитон, и мы свернули с Бульварного кольца на Новый Арбат и через 15–20 минут оказались у подъезда дома, где жил мой дед. Я знал, что от матери он получил строгий наказ: как только я появлюсь, тут же сообщить ей по телефону, поэтому я и показался ему в первую очередь. Оставив фотографии и пообещав старику, что скоро вернусь, я, как обычно, укатил в ночь с корешами.

Отмечали мы мое освобождение втроем по-уютному тихо — в «Арагви». Как много могли рассказать стены этого кабака о наших корешах и достойных подругах, которых не было теперь с нами по разным причинам: кто-то гнил в заключении, а кто-то помер уже… Думать о грустном не хотелось, но за тех, кого с нами нет, мы выпили дважды, как и положено у босоты.

Просидели мы в «Арагви» до самого закрытия, а затем разъехались по домам. Ночью я разговаривал с матерью по телефону и дал ей слово, что через сутки уже буду в пути.

На следующий день я заехал к Ларисе, подруге Валерии, узнал все, что касалось моего сына, повидался с некоторыми босяками, к которым у меня были поручения и послания из лагерей. Остаток вечера мы провели с Харитоном вдвоем, а на следующий день он вновь проводил меня в дорогу, но теперь уже домой, в Дагестан.

Глава 4. Домой!

Через несколько дней поезд Москва-Махачкала безо всяких происшествий прибыл на назначенный путь. С некоторой долей волнения я медленно спускался по лесенке вагона на перрон, где уже издали увидел бегущую мне навстречу старушку мать с распростертыми руками, а через несколько минут я был в ее объятиях.

Мама долго не отпускала меня от себя, как бы боясь, что я могу исчезнуть. И пока не исцеловала все мое лицо, не ощупала меня всего, не успокоилась. Я давно отвык от бурных проявлений радостных чувств, но матери было всегда позволено все, ведь это была мать. Почти последними мы поднимались с перрона по длинной лестнице на привокзальную площадь. Внучку мама оставила дома, наказав ей ждать своего отца и быть умницей.

Махачкала, так же как и Москва, встретила меня противным осенним дождем, но он никак не мог испортить наше настроение. Меньше чем через полчаса мы уже были дома. Трудно забыть, а еще труднее передать ту встречу с моей шестилетней дочерью! Точно помню, как я здорово переживал, не забыв, конечно, и о предыдущей встрече с сыном.

Но в тот раз все для меня было абсолютно неожиданным, и мне некогда было даже почувствовать какую бы то ни было неловкость, тогда как сейчас меня ждала уже относительно взрослая дочь, которая знала наверняка, что у нее где-то есть отец и он скоро должен к ней приехать.

Хотя она еще и не могла представить себе до конца, что же он из себя представляет, какой он, но мать тут же пришла нам обоим на выручку, и все сразу стало на свои места, да так, что мне показалось, будто я и вовсе не покидал