Черепаший вальс - Катрин Панколь

— Насколько я знаю Ирис, — вздохнул Филипп, — она должна была так рассчитывать на него, так грезить им, что не смогла скрыть разочарования, когда он уехал в отпуск. Она наверняка взорвалась и накричала на него, да еще и обозвала всякими словами. Она была не в лучшем состоянии, разочаровалась в жизни, и этот человек стал ее последней надеждой…

— С этого момента, — продолжал инспектор, — мы начали пристально следить за обоими мужчинами. Мы знали, что они вместе провели неделю отпуска на Бель-Иле, потом Ван ден Брок уехал в свой дом в Сарте, а Лефлок-Пиньель вернулся в Париж. Мы знали, что он общается с вашей сестрой, и поставили человека круглосуточно дежурить у дома. Нам оставалось только ждать, что он решится на новое преступление и мы поймаем его с поличным. Ну, я хотел сказать, прежде чем он совершит его… конечно же. Мы не думали, что он выберет жертвой вашу сестру…

— Но вы использовали ее как приманку! — воскликнул Филипп.

— Мы видели, как уезжала мадам Кортес, но с тех пор ни разу не видели вашу супругу. И решили, что она тоже уехала из Парижа. Мы спросили консьержку, она подтвердила, что ваша жена попросила оставлять у себя почту, потому что уезжает отдыхать. Лейтенант, который наблюдал за домом, сосредоточился на Лефлок-Пиньеле. И если честно, мы не подозревали, что он может выбрать ее следующей жертвой…

— А как же интуиция? — язвительно поинтересовался Филипп.

— Мы заметили, что с ней он становится кротким, как ягненок. Казалось, он обожает ее… Он осыпал ее подарками, они виделись почти каждый день, вместе обедали. Казалось, он по уши влюблен в нее, и она, сожалею, что придется сказать вам об этом, тоже вроде была им увлечена. Они ворковали как голубки, словно им по двадцать лет. Ни одного агрессивного слова или жеста с его стороны. Мы не могли предположить…

— Но она была в доме! Вы должны были увидеть свет в окнах, услышать какой-то шум… — возмутился Филипп.

— Ничего. На ее этаже не было ни света, ни шума. Никаких признаков жизни. Она жила как затворница. Даже не выходила в магазин. Вечером Лефлок-Пиньель сидел дома. Это отмечено во всех докладах офицера, наблюдавшего за домом. Он возвращался, быстро ужинал, уходил в кабинет и больше не выходил. Слушал оперу, говорил по телефону, что-то наговаривал на диктофон. Окна его кабинета, выходящие во двор, были широко открыты. Таким образом создавался акустический эффект, все было слышно. Он ни разу не позвонил Ван ден Броку. Нам казалось, что у него наступил период ремиссии… Даже в тот вечер, когда было совершено преступление, он создал для нас иллюзию, будто он дома. Тот же набор, что и в прежние вечера: опера, телефонный звонок, еще опера… Видимо, он записал все это на магнитофон, включил, забрал вашу жену и увез на ту поляну. Свет сам собой выключался и включался в разных комнатах, и казалось, что он дома. Сейчас продаются выключатели с реле, которые можно запрограммировать так, что они сами срабатывают в разных комнатах в назначенное время. Люди используют их обычно, когда уезжают отдыхать, чтобы сбить с толку грабителей. Он весьма опасный человек. Холодный, собранный, очень умный… В тот вечер, как всегда, прозвучала опера, затем свет по очереди потух в разных комнатах — как и в другие дни. Наш человек сменился в полночь, даже не подозревая, что пташка упорхнула!

— Но как же он мог так холодно и расчетливо убить Ирис? — воскликнула Жозефина.

— В глазах серийного убийцы жертва — ничто. Или, вернее, объект для реализации своих фантазий… Перед тем как убить, он очень часто, если есть такая возможность, издевается над жертвой. Унижает ее, устанавливает над ней жесткий контроль, терроризирует. Он может даже организовать целый ритуал, который называет «любовным ритуалом», жертва думает, что он мучает ее от страстной любви, и становится покорной. Видимо, ваша сестра была эмоционально нестабильна, и этого оказалось достаточно… Она легко включилась в его безумие, и для нее все стало нормальным и возможным. То, что рассказал нам крестьянин, весьма показательно. Она пришла туда по собственной воле, она не была связана, не сопротивлялась, они обменялись обычными для бракосочетания фразами и начали танцевать, и при этом она вовсе не пыталась убежать. Наоборот, улыбалась. Она умерла счастливой. Она больше себе не принадлежала. Вы знаете, зачастую эти очень умные и очень несчастные люди невыносимо страдают и искупают свою страшную боль, принося жестокие страдания своим жертвам…

— Вы уж извините меня, инспектор, но я не в состоянии посочувствовать душевным ранам Лефлок-Пиньеля! — раздраженно перебил Филипп.

— Я просто пытался вам объяснить, почему так могло случиться… Надо обыскать квартиру: может, по каким-нибудь признакам мы определим, что за жизнь она вела эту последнюю неделю… вы можете дать нам ключи?

Он протянул руку к Жозефине. Она посмотрела на Филиппа и, когда тот кивнул, отдала свои ключи инспектору.

— У вас есть где пожить это время? — спросил инспектор у Жозефины. Она словно очнулась, ответила:

— Не могу я в это поверить, кошмар какой-то. Хочется проснуться… Но почему на меня-то напали? Я ему ничего не сделала. Я его и не знала, когда мы приехали.

— Была одна деталь, которая нас заинтересовала, капитан Галуа тоже обращала на нее внимание. Она сразу нам указала, еще до того, как мы взяли расследование в свои руки, что вы носили такую же шапочку, как мадам Бертье. Забавную такую многоэтажную шляпку. В тот вечер он вас, вероятно, в темноте принял за мадам Бертье. Он уже тогда с ней начал ругаться… Шапочка такая же, рост и телосложение приблизительно одинаковые…

— Она сказала мне, что для учителя в школе хуже всего не дети, а родители. Очень хорошо это помню…

— Он убил ее за то, что она его поставила на место? — удивился Филипп.

— Такой Лефлок-Пиньель человек, он не может снести оскорбления. Думаю, мы много чего услышим, когда начнем его допрашивать, а еще больше узнаем, когда протралим озерцо: наверняка были и другие жертвы. Но возьмем историю с девушкой-официанткой. Она наиболее типична. Девушка обслуживала в кафе Лефлок-Пиньеля, случайно пролила ему кофе на белый плащ и извинилась — как ему показалось, бесцеремонно. Он разговаривал с ней свысока, она пробормотала «вот придурок». Этого было довольно, чтобы он впал в бешенство… И убил ее. Убил еще и за то, что она обозвала Ван ден Брока «старым похотливым Дракулой»! Красивая была девочка и приветливая, Ван ден Брок приставал к ней… Не мог удержаться. Ему это дорого стоило. Она отбрила его, послала куда подальше, угрожая при этом, что заявит на него за сексуальные домогательства. Подруга девушки, вернувшись из Мексики, рассказала нам про историю с опрокинутым кофе и приставаниями Ван ден Брока. И тем самым подписала Лефлок-Пиньелю приговор.

— Неужели он не боялся, что его поймают? — спросила Жозефина.

— У него было алиби на все случаи жизни: Ван ден Брок говорил, что они были вместе.

— С мадемуазель де Бассоньер было то же самое?

— Да. Эти двое, повязанные чередой преступлений, сливались в экстазе разрушения. Ярость одного питала ярость другого. Они каждый раз воссоздавали союз, возникший в момент их первого убийства.