Жизнь волшебника - Александр Гордеев

здесь воздуха и свежести! А прямо перед глазами красуются две вершины со снежными

макушками. Прямо-таки рафинированная белизна снега спорит там своей чистотой с холодной и

бледной голубизной неба.

Вдавливая пробку в горлышко, Митя замечает восторженный взгляд своего молодого спутника.

– Я вот всё думаю, – говорит он, – зачем это земля так выперла? Ну, лежала бы себе ровно, да

и лежала. На ней можно было бы тогда хотя бы картошку посадить. А тут – вишь чё! Сколько земли

задарма пропадает. .

– А где бы тогда черемша, ягоды и орехи росли?

Митя задумывается, ещё раз вытирает кепкой лицо и соглашается:

– И то верно. Не подумал как-то… Ладно, пусть уж тогда выпирает. .

Как ни утомителен подъём, но Роману даже нравится эта крайняя нагрузка, которую он

воспринимает как своеобразный тренинг. На Байкале он похудел ещё больше, но это худоба

энергии и прибавившейся силы. Такое состояние будоражит. Оказывается, сила, если она есть,

сама требует своего роста. Физический и духовный упадок, ослабивший Романа после новости о

поездке Голубики в Пылёвку, уже сходит на нет. Теперь в нём крепнет новая уверенность. Их дела

уладятся, потому что всё зависит не от кого-то постороннего, а от него и от Смугляны. Главное –

здоровье и сила духа. Хватит слюни распускать. Сейчас ему требуется быть таким, как на границе:

энергичным, с поджарым животом. Они с Ниной обязательно тут выживут и поднимутся,

приспособившись к этому красивейшему, но суровому месту. Привыкнут и к влажному сквозняку с

заснеженных вершин, и к прохладному дыханию Байкала. Привыкнут к тому, что здешние

предметы не умеют хранить тепла. Здесь, как только солнце закрывается облаками, камни,

дверные ручки, дерево и всё что угодно становится холодным. Удивительно, что на Байкале можно

мёрзнуть даже летом. Не сразу догадавшись, почему это вдруг он стал тут «поморозником», Роман

пытался закаляться, бегая утрами по холодному воздуху и обтираясь ледяной водой, пока не

догадался, что дело здесь совсем в другом. Чтобы выровняться в закалке с аборигенами, надо, во-

первых, отказаться от всякой синтетики, которую он носил в Забайкалье, а, во-вторых, и летом не

забывать о зимних свитерах, байковых рубашках и вязаных носках. Впрочем, и разгадав «секрет»

байкальской закалки, Роман своё закаливание не бросил, а, напротив, пытался втянуть в него и

Нину. Здоровье для неё – это сейчас первое дело.

Когда черемшатники наконец буквально вползают на пологую площадку, Митя с облегчением

сообщает, что вот тут-то и растёт их заветная черемша. Достав бутылку, он допивает остаток воды.

Роман во время всего подъёма отказывался от его дорогой влаги, и пить ему действительно не

хочется. Всю дорогу он ждёт, что, выпив воду, Митя сунет этот массивный кусок стекла куда-нибудь

под корни, однако, тот, допив последние глотки, затыкает бутылку пробкой и убирает в рюкзак.

– Ты что же, попрёшь её назад?

– А ты двадцать копеек выбросил бы что ли?

– Так ведь на этот вес можно столько черемши нарезать.

– Черемшу-то ещё продать надо…

Из одного кармана своей линялой пожарной тужурки Митя вытаскивает коробку с табаком и

убирает обратно – не то достал. Тогда из другого кармана вынимает портсигар. Смешно видеть на

этой вершине коробку с табаком – кто здесь попросит закурить? Медведи даже и в цирке не курят.

Из-под резинки портсигара Митя вытягивает папиросу, которая оказывается смятой даже в этой

плоской алюминиевой коробушке, и некоторое время выправляет её заскорузлыми пальцами.

Потом, вставив бумажный мундштук в неровные зубы, охлопывает карманы, ища спички. Оба

кармана его синих галифе отзываются металлическим звяком.

– Что это у тебя?

– А-а, – отмахивается Митя, – да так… ключи от велосипеда…

– Ключи?! Ты приволок сюда тракторные ключи?! – потрясённо спрашивает Роман. – Ты что,

забыл их выложить?

– Да нет, специально прихватил.

– За-ачем?! Чего тут ремонтировать-то будем?!

– Не в том дело. На всякий случай прихватил. Ну… вдруг велосипед упрут. .

Роман падает лицом в траву, не в силах совладать с обессиливающим хохотом.

– Но если упрут велосипед, то зачем тебе ключи? – наконец спрашивает он.

Митя с минуту молчит, глядя куда-то на дальние горы, на бесконечную синеву.

– На память, наверное, – с такой грустью говорит он, словно велосипед уже снова украли. –

Пусть уж хотя бы ключи останутся… Хоть, конечно, они и не велосипедные…

Забавно, что Митя говорит это с неким намеренно эпическим выражением на лице и с усмешкой

над самим собой. Смеётся, а ключи-то на вершину этой высоченной горы всё равно тащит.

Потом, когда они уже режут черемшу, Роман всё не может забыть про его тракторные

206

инструменты, выдающий себя редким позвякиванием, и давится смехом.

– А вот интересно, – говорит он, когда они сходятся у одного особенно удачного участка с

черемшой, – представь, что ты теряешь ключи на этой вершине, а через тысячу лет их находят. Как

ты думаешь, смогут ли потомки как-то объяснить эту находку?

– Ничего себе! – изумляется Митя, даже не позволяя развиваться такой вредной фантазии. –

Это с какой же стати я их тут потеряю?

В одном Митя точно прав: здесь, на вершине, черемша совсем не та, что у подошвы. На горе

она вкусная, высокая. Её сочные стебли – толщиной в карандаш, а то и в палец.

– А ты знаешь, – спрашивает Митя, – что черемшу называют медвежьим салом?

– Как это?

– Ну, весной, когда медведь просыпается от спячки, он же голодный, как пожарный после

дежурства. А жрать-то нечего. Ничо ещё не выросло, только черемша одна. Вот он и жрёт её.

Охотники, которые в это время медведей убивали, говорят, что из пасти у них воняет почище, чем

от Каргинского, когда тот с похмелья.

Рюкзаки набухают быстро, и Роман, уже вычисляющий выгоду от продажи этого продукта, режет

ещё и в специально прихваченный мешок. Митя старательно и молча помогает ему. Но потом,

когда Роман поднимает одновременно всё, что предстоит нести, то даже крякает. Черемша легка

стебелёк по стебельку, а в мешках – неподъёмна. Остаётся надеяться, что спуск – это всё же не

подъём. Но, увы – тут-то как раз всё наоборот. Это подъём – не спуск. Спускаться по скользкому

склону куда труднее, а с тяжестью на плечах – и подавно. Пятки скользят по траве, и оба

черемшатника то и дело коротко, но увесисто долбят своими задами близкий склон. Роман

оказывается и вовсе беспомощным. Рюкзак и мешок, связанные друг с другом и повешенные через

плечо, как шары мотаются из стороны в сторону, раскачивая его и на ровном месте, а уж что

говорить о спуске? Каких