Эпоха надзорного капитализма. Битва за человеческое будущее на новых рубежах власти - Шошана Зубофф

Инструментарная власть движется иначе и по направлению к противоположному горизонту. Тоталитаризм действовал через средства насилия, но инструментарная власть действует через средства изменения поведения, и именно на них мы должны переключить наше внимание. Инструментарную власть не интересуют наши души или наше идейное воспитание. Она не занимается подготовкой людей к духовному спасению, не дает идеологии, которой должны соответствовать наши действия. Ей не нужно обладать каждым человеком изнутри. Она не собирается истреблять или уродовать наши тела и умы во имя чистой преданности. Она приветствует данные о том, что происходит с нашей кровью и нашими экскрементами, но не будет пачкаться в них. У нее нет нужды причинять нам горе, боль или вселять в нас ужас, хотя она с радостью приветствует поведенческий излишек, который можно изъять из наших страданий. Ей глубоко и бесконечно безразличны наши смыслы и мотивы. Обученная на измеримых действиях, она заботится только о том, чтобы все, что мы делаем, было доступно для проводимых ею и постоянно развивающихся операций по оцифровке, вычислению, модификации, монетизации и контролю.

Хотя он и не смертоносен, инструментаризм столь же поразителен, непостижим и нов для человека, как и тоталитаризм для его свидетелей и жертв. Наше столкновение с беспрецедентной властью помогает объяснить, почему было трудно назвать и познать этот новый вид принуждения, сформированный тайно, замаскированный технологией и технической сложностью и скрытый за подкупающей риторикой. Тоталитаризм был политическим проектом, который объединился с экономикой, чтобы сокрушить общество. Инструментаризм – рыночный проект, который объединяется с цифровым, чтобы достичь своей собственной уникальной разновидности социального доминирования.

Поэтому неудивительно, что специфическая «смотровая площадка» инструментаризма сформировалась в рамках спорной области знания, известной как «радикальный бихевиоризм», а также его предшественников в теоретической физике рубежа веков. В оставшейся части этой главы наше исследование власти в эпоху надзорного капитализма будет вращаться вокруг этой исходной точки, далекой от убийств и хаоса тоталитаризма. Мы отправляемся в лаборатории и классы, а также в сферы мысли, сотканные людьми, для которых свобода была синонимом невежества, а человеческие существа – далекими организмами, закованными в модели поведения, находящиеся за пределами их понимания или контроля, подобно муравьям, пчелам или стадам лосей Стюарта Маккея.

В 1971 году гвоздем одного из номеров журнала Time была статья о Берресе Фредерике «Б. Ф.» Скиннере, где его называли «гарвардской институцией самым влиятельным из ныне живущих американских психологов и самой противоречивой на сегодня фигурой в области изучения человеческого поведения для одних он – обожаемый мессия, для других – ненавистная угроза»[929]. Большая часть карьеры Скиннера связана с факультетом психологии Гарвардского университета, и некоторые из моих самых ярких воспоминаний времен учебы в аспирантуре – это время, проведенное в непосредственных спорах с ним. Несмотря на то что эти разговоры мало что изменили в наших с ним взглядах, они оставили у меня неизгладимое чувство магической притягательности подхода к пониманию человеческой жизни, который принципиально отличался – и отличается – от моего.

В качестве академического психолога Скиннер прославился гениальными инструментами и техниками, изобретенными им для изучения поведения животных – сначала в древнем темном подвале Мемориального зала, потом на седьмом этаже только что построенного Холла им. Уильяма Джеймса, – а также научными находками, его самого и его учеников, касающимися того, как формировать это поведение: голуби и рычаги, голуби и шарики пищи, голуби на электрических плитках, крысы в лабиринтах. Первые же его исследования открыли новые горизонты, когда он разработал разнообразные «графики подкрепления» для обучения детальным моделям поведения, чуждым изначальному поведенческому репертуару животного – методику, названную им «оперантным обусловливанием».

Вдохновленный своей работой во время Второй мировой войны над проектом по превращению стаи голубей в работающий на условных рефлексах интеллект для управляемых ракет (проектом, который в конечном итоге не дал желаемых результатов), Скиннер вступил на новый путь под знаком поведенческой инженерии. В 1947 году на одном симпозиуме он сказал: «Дело не в том, чтобы принести мир в лабораторию, а в том, чтобы распространить практику экспериментальной науки на реальный мир. Мы можем сделать это так скоро, как пожелаем»[930]. Ракетный проект показал смысл его экспериментальной работы «в новом свете», размышлял он годы спустя в своей автобиографии. «Это был уже не просто экспериментальный анализ. Он положил начало новой технологии»[931].

Скиннер горел желанием применить свои лабораторные идеи к решению мировых проблем, имея лишь очень скромные основания для своих логических скачков. Как общественный деятель, он провел почти семь десятилетий пытаясь убедить публику в том, что его радикальный бихевиоризм предлагает принципы социальной организации, необходимые для защиты цивилизации от катаклизма. Дерзко экстраполируя поведение животных в искусственных лабораторных условиях, он создал всеобъемлющие теории социального поведения и эволюции человека, изложенные в таких его книгах, как «утопический» роман 1948 года «Второй Уолден» и социально-философский трактат 1971 года «По ту сторону свободы и достоинства». В 1974 году Скиннер опубликовал «О бихевиоризме» – еще одно объяснение его радикального бихевиористского проекта, на этот раз адресованное широкой публике. Книга была нацелена на то, чтобы нейтрализовать оппозицию его взглядам, которая стала еще более яростной после необычных – и для многих отталкивающих – доводов книги «По ту сторону свободы и достоинства». Он расценил такую оппозицию как результат «редкостного недопонимания» и неустанно работал над тем, чтобы изменить общественное мнение в свою пользу. Он верил, что, как только люди правильно поймут, что он имел в виду, они без сомнения согласятся с его идеями.

На первых же страницах книги «О бихевиоризме» Скиннер, игнорируя возмущение, порожденное «По ту сторону свободы и достоинства», углубляется вместо этого в разговор о корнях бихевиоризма и его первых теоретиках и практиках. Основную вину за антипатию по отношению к бихевиоризму он возлагает на человека, которого многие считают его основателем, Джона Б. Уотсона[932]. Именно Уотсон, как известно, в 1913 году сформулировал кредо бихевиоризма: