Последняя ставка - Тим Пауэрс

Он заставил себя посмотреть вверх и увидел летучих мышей, разлетавшихся от Снейхивера рваными пульсирующими облаками, а безумец вновь заорал:

– Королева Каледона, сколько миль до Вавилона?

Снейхивер отчаянно плясал на узком краю высокого, по грудь, парапета, высоко вскидывая ноги и размахивая руками; фалды его донельзя заношенного пальто развевались на сыром ветру. Мавраносу показалось, что он стал выше; более того, в какое-то мгновение он даже вознесся выше гор, стоявших по обе стороны плотины, и его радостно запрокинутое безумное лицо находилось ближе к небесам, чем все, лежавшее вокруг.

– Три десятка и десяток, – отчетливо распевал он, и его голос отдавался в гомоне летучих мышей и рыб. – Я по лунному лучу долететь туда хочу. Так лети и развлекайся, и обратно возвращайся.

Небо потемнело, словно внезапно случилось затмение, но над горами явственно виднелась полная луна. Плотина сотрясалась от завихрений и сбоев в турбинах и водоводах, являвшихся ее сердцем.

– Пожалуй, добавлю, – сказал Крейн и бросил в банк еще две купюры, стараясь говорить с театральной небрежностью обладателя выигрышной «руки», пытающегося прикинуться слабым, чтобы спровоцировать еще одно уравнивание.

Крейн сразу повысил первоначальную ставку в двести долларов, но соперник, немного подумав, тоже повысил, вернув инициативу Крейну.

Складывалось впечатление, что этот кон будет разыгрываться не меньше часа.

Плавучий дом как будто вращался в воде, и Крейну приходилось делать усилие, чтобы не схватиться за край стола, как уже поступили несколько игроков.

Оказавшись перед перспективой еще одного повышения ставки на двести долларов, молодой человек задумчиво потер обросший подбородок и уставился на шесть открытых карт Крейна: шестерку и восьмерку чаш, рыцаря жезлов и семерку, восьмерку и девятку мечей.

Крейн знал, что у его соперника тузовый флеш в монетах; молодой человек, несомненно, думал о том, являются ли семерка, восьмерка и девятка мечей частью стрит-флеша, который побьет его карту.

Крейн заметил, что зрачки противника расширились, и понял, что тот намерен еще раз повысить ставку и вскрыться, закончив торг.

В таком случае Крейн проигрывал. И в голове у него сейчас была лишь одна навязчивая мысль: Оззи, что же делать?

Придумал!

– Как тебя зовут, мальчик? – резко спросил Крейн, сверкнув широкой улыбкой и показав зубы, испачканные губной помадой (в этом он не сомневался), и молясь о том, чтобы имя противника оказалось односложным.

– А? – рассеянно отозвался молодой человек, медленно подвинув руку к стопке денег. – Стив.

– Он «стоит»! – вдруг заорал Крейн и мгновенно перевернул две свои закрытые карты – десятку и короля мечей, но держа ладонь так, чтобы достоинство короля не было видно и выглядывал лишь кончик меча. – А у меня вальтовый стрит-флеш!

– Я не говорил: «Стою!», – возмутился молодой противник. – Я сказал: «Стив». И все меня слышали.

Крейн поспешно закрыл короля, но намеренно неловко переворачивал десятку, чтобы все успели увидеть ее, прежде чем он снова закроет карты.

Потом Крейн поднял голову, постаравшись изобразить на размалеванном косметикой лице крайнюю степень гнева.

– А я говорю, что он сказал: «Стою!»

– Вы темните, – сказал Ньют, вытирая потное лицо. – Он сказал: «Стив».

Остальные игроки закивали и принялись соглашаться.

Леон смотрел на Крейна.

– Вам чертовски хочется выиграть еще один кон, – сказал он, озадаченно хмурясь. – Но парень ясно сказал: «Стив». – Леон повернулся к молодому сопернику Крейна и взглянул на него раскрытым глазом. – Вы хотите сказать: «Поддерживаю»?

– Против стрит-флеша? Нет, премного благодарен. – Юный Стив перевернул карты и отодвинул в сторону. – Летающая монахиня взлетела до потолка.

Крейн пожал плечами в деланой досаде и потянулся, чтобы собрать кучку банкнот. «Спасибо тебе, Оззи», – подумал он.

– Ах, ах! – сказал Леон, поднимая ухоженную смуглую руку. – Я ведь родитель этой «руки», вы не забыли? – Он повернулся к Крейну с улыбкой, которая выглядела просто ужасающе на фоне повязки, красно-синего отека и багровых вен. – Я объявляю «Присвоение». – Он вынул из кармана белого пиджака пачку денег и принялся отсчитывать стодолларовые купюры. – Ньют, подсчитайте банк, будьте любезны. – Леон снова улыбнулся Крейну. – Я поддержу напоследок – ва-банк.

Крейн расправил ладони и опустил голову, чтобы скрыть быструю пульсацию артерии на горле. Снаружи было темно, Крейн боялся смотреть в окна; он думал, что увидит там плотную бурую озерную воду, что судно уже перевернулось, и игроки удерживаются в креслах лишь какой-то центростремительной силой.

– Ладно, – прошептал Крейн, – хотя вы… вы знаете, что уже завладели частичкой меня.

– Если легок ты и быстр, как овечка, – гремел Снейхивер, и от его голоса с горных склонов поднималась пыль, – долетишь туда на луче от свечки!

Рей-Джо Поге все еще пытался пересечь дорогу; какая-то старушка увидела его кепку и завизжала от ужаса, а он вслепую ковылял рядом с нею. На плотине можно было разглядеть совсем немного людей – вероятно, раненых; все остальные уже сбежали отсюда пешком.

Мавранос зигзагами пробрался между заглохшими и разбитыми автомобилями, переступил через бордюр на тротуар нижней стороны плотины и, свесив руки через парапет в нескольких ярдах от пляшущего на узкой полоске Снейхивера, с замиранием сердца посмотрел поверх своего револьвера, сквозь толщу тронутого туманной дымкой воздуха на галереи находившейся далеко внизу электростанции, еще ниже которой кипела вода, выливавшаяся из растревоженного водосброса, смутно видимого внизу, и еще дальше – а потом поспешно выпрямился, уставился на парапет, на который опирался, и провел мозолистой ладонью свободной руки по его верху.

Бетон оказался выщербленным и волнистым, как будто его обработали лобзиком, как будто это была театральная декорация, изображавшая скальный обрыв, и Мавранос вспомнил карту «Дурак» из Ломбардской Нулевой колоды: дурак плясал на краю скалы с очень похожими зубцами камней.

Когда же Мавранос вновь взглянул на Снейхивера, то увидел, что пальто на парне стало длиннее и свободнее, что оно подпоясано веревкой, а на голове у него странный убор из перьев.

И он был ужасно высок.

Поге, наконец, тоже выбрался на тротуар и вроде бы находился в нескольких ярдах от Мавраноса. Карта все так же торчала из-за ленты его бейсболки, как лампа шахтерского шлема, и он теперь поднял руку с маленьким пистолетиком и направил его сквозь сырой ветер в сторону Снейхивера.

Все так же опираясь на парапет, Мавранос поднял руку с револьвером, прицелился в грудь Поге, ощутив, как патроны с медными гильзами и пулями «глейзер» с пластиковыми наконечниками громыхают в барабане – и, держа палец на отполированном металле спускового крючка, застыл, внезапно осознав, что не сможет убить никого.