Гражданская война в Испании 1936-1939 - Бивор Энтони

Националистская Испания была всего лишь открытой тюрьмой для всех, кто не симпатизировал режиму. В тайной полиции размножились департаменты – например, одержимость Франко страхом перед масонством привела к появлению в марте 1940 года Специальной антимасонской информационной службы. По его мнению, масоны были повинны в крушении Испанской империи, в падении монархии и во множестве «преступлений против государства» во время республики. 29 марта 1941 года появился закон о «государственной безопасности», по которому незаконная пропаганда, создание преступных организаций, в том числе забастовочных, и распространение неблагоприятных для режима слухов приравнивались к «военному мятежу». Позднее, в апреле 1947 года, стал действовать закон о борьбе с бандитизмом и терроризмом, направленный против подпольного сопротивления, – новый поворот винта в закручивании свобод личности.

Мания тотального контроля распространилась и на само националистское движение. Государственная политическая структура, соединившая Фалангу и карлистов, «FET y de las Jons»[1035], получила ключевую роль в системе подавления и общественного контроля. Серрано Суньер старался, чтобы «старые рубашки», склонные к антикапиталистической риторике, не задевали военных и богатых. Франко получил полную власть – «перед Богом и Историей» – над идеологией своих сторонников. Видные «старые рубашки» Фаланги оказывались за границей в роли послов или назначались в самой Испании на такие посты, на которых они мало кому могли помешать. Кандидатов в члены Национального совета движения тщательно отбирали по принципу слепого повиновения каудильо. К концу гражданской войны в 1939 году партия насчитывала 650 тысяч членов. К 1945 году эта цифра почти удвоилась. Как в Германии и в Советском Союзе, в Испании было теперь необходимо состоять в партии, чтобы получить повышение в бюрократической системе, управлявшей всеми аспектами жизни в стране.

В сентябре 1939 года был создан Испанский университетский союз, в котором должен был состоять каждый студент любого высшего учебного заведения. Сами университеты превратили в элемент государственной бюрократии, то же самое происходило с молодежными и даже с предпринимательскими объединениями. Фалангистский профсоюз, Organization Sindical, приобретший огромное влияние, мало интересовался правами трудящихся. Его задачей было добиться, чтобы рабочая сила с военной четкостью служила государству. При этом женщинам полагалось оставаться дома, если они не состояли в «Женской секции», фалангистской благотворительной организации, или в «Зимней помощи», скопированной с нацистской Winterhifle. Главной целью таких организаций было обучать женщин домашним обязанностям и покорности мужьям. Не служа в вооруженных силах, молодые женщины должны были отрабатывать по полгода в Auxilio Social – в детских учреждениях или в подобиях суповых кухонь[1036].

Разгром заставил республиканцев покориться власти Церкви наряду с земными владыками. Франко был крайне щедр, возвращая Церкви ее былые привилегии и богатства, а также влияние на образование, – но в ответ ждал от духовенства, что оно будет играть роль правой руки государства. Отдав под контроль Церкви начальное образование, франкистский министр образования подверг чистке тысячи учителей и сотни университетских лекторов и профессоров, обвиненных в подверженности масонскому, еврейскому или марксистскому влиянию. Университеты были отданы под контроль Фаланги и церковных властей. Положения националистского движения стали руководящими во всех дисциплинах, от истории до архитектуры. Неуклонно осуществлялась цензура культурной жизни. Начало этому положил Закон о прессе 1938 года. Военные и церковные цензоры прочесывали библиотеки, уничтожая запрещенные труды.

Республиканцы, избежавшие ареста либо освобожденные из тюрем, наталкивались на суровые ограничения во всех сферах жизни. Многие не могли вернуться к прежним занятиям, приоритет повсеместно отдавался служившим прежде в националистической армии. Всегда существовал риск, что на вас донесет завистливый сосед или соперник. Людей приучали, что доносительство – их патриотический долг. Консьержи и сторожа превращались в политических шпионов, как при всякой диктатуре, священники переписывали тех, кто не ходил к мессе. Таких людей считали «шестой колонной», «мыслепреступниками», пусть за ними и не числилось конкретных предосудительных дел.

Все это еще больше затрудняло борьбу за выживание. Например, политически неблагонадежным нельзя было открыть собственный магазин. Из-за невозможности заработать на жизнь в родном городе многие подавались в большие города, где их никто не знал. Послевоенные годы были периодом страданий и умирания надежды на перемены. Режим Франко выглядел неуязвимым.

450 тысяч республиканцев, перешедшие границу с Францией в феврале 1939 года, когда пала Каталония, были не первыми беженцами от гражданской войны[1037]. Последней волной они тоже не стали. Еще 150 тысяч, которым посчастливилось бежать из средиземноморских портов в марте, при окончательном крушении республики, добрались до французской колонии Тунис, где их интернировали в лагеря Гетта и Гафса около города Тунис, а также в лагеря близ Бизерты и Аргелии. Условия там были нечеловеческими: французские колониальные власти не приветствовали наплыв «красных». Среди пленных был Сиприано Мера, бывший каменщик, ставший командиром IV корпуса, соратник Касадо при военном перевороте. Как многих других республиканцев, Меру после падения Франции в 1940 году передали националистской Испании, но приведение в действие его смертного приговора было отменено[1038].

Беженцев, перешедших границу в феврале – марте 1939 года, поделили на две категории: в одну попали женщины, дети, старики и больные, в другую военные и мужчины призывного возраста. Первых, примерно 170 тысяч, отправили в лагеря Пратс-де-Мольо, Ла-Тур-де-Кароль, Ле-Булю, Бур-Мадам и Арль-сюр-Тек, а далее раскидали по 70 французским департаментам. Вторую группу интернировали в импровизированные лагеря, главным образом на морском берегу в Юго-Западной Франции.