Мемуары Дьявола - Фредерик Сулье

Едва мы вышли из экипажа, как привратник доложил:

– Господин Карен ждет вас в гостиной…

– Прекрасно, прекрасно! – прервал его на полуслове батюшка. – Идемте же, идемте, девочка моя, нужно сообщить ему радостную весть.

И отец увлек меня в гостиную.

– Вот он! Вот он, у меня в руках! – размахивая королевским указом, заявил с порога отец.

– Подписан? – бросился к нему господин Карен.

– А как же! Идемте, я расскажу вам все по порядку.

Они вышли, оставив меня наедине с неким молодым человеком, который скромно стоял у оконного проема, и потому, видимо, отец не заметил его.

Он молча поклонился, и я не успела вернуть ему приветствие, как де Воклуа и господин Карен уже скрылись за дверью. Я поначалу пребывала в некотором замешательстве, ибо первым делом встретила его взгляд, а вернее, даже его лорнет, направленный на меня. Посчитав это за дерзость, я тоже уставилась прямо на него, не опуская глаз. Буду откровенна с вами, Эдуард: он показался мне необычайным красавцем. Обнаружив мой гнев, он опустил лорнет с изяществом побежденного на поле брани, отдающего свою шпагу. Я хотела удалиться, но он подошел ко мне и без тени смущения заговорил:

– Позволительно ли мне представиться самому, мадемуазель де Воклуа?

Я не нашлась что ответить и, почувствовав, что краснею, лишь слегка кивнула ему. Досада на собственное смущение все более разрасталась – я видела, что оно не осталось незамеченным, причем человеком, который явно испытывал ко мне недюжинное любопытство; я расслышала концовку прерванного отцом доклада привратника: господин Карен ожидает вас в салоне вместе с сыном, сказал он; значит, передо мной стоял не кто иной, как мой будущий муж. А если вспомнить также все недавние и столь впечатляющие события, окружающую меня таинственность, непонятную жалость по отношению к моей персоне, необычность всего происходящего и в довершение всех странностей – это внезапное свидание, без какой-либо передышки или подготовки… На моем месте и не такая скромница, как я, разволновалась бы до глубины души. Не стану скрывать, Эдуард: среди одолевавших меня ночью кошмаров образ моего незнакомого суженого был не из последних. Я нарисовала себе его по описанию папаши Карена, и мыло из Виндзора вкупе с античным маслом изрядно меня ужаснули. Представьте же мое удивление, когда вместо придуманной мною карикатуры я встретила редкой изысканности юношу и, повторяю, совершенного красавца; его внешность сразила меня наповал, ибо далеко превосходила все, что может вообразить себе еще не любившая женщина; к тому же я увидела его впервые в тот момент, когда уже решила, что связана судьбой с жалким уродом. Простите за сравнение, но я испытывала приятное удивление девственницы, попавшей на берег Скамандры, которая должна ее поглотить, но вдруг увидевшей богоподобного юношу, на коленях умоляющего о любви.

Тем не менее я не могла выговорить ни слова, и мне показалось, что и жених мой глубоко смущен, так как он тоже молчал. Я осмелилась взглянуть на него, чтобы убедиться в его взволнованности: он смотрел на меня с улыбкой, которую я не смею вам описать и теперь, когда, думается, мне уже вполне ясно ее значение; она внушила мне безотчетный страх, тем более что досада и волнение довели меня уже чуть ли не до слез. Его самоуверенность раздражала, и в то же время я бы не хотела, чтобы он воспользовался ею и пришел мне на помощь. В ту минуту я бы много дала не то что за выдержку, а скорее даже за нахальство некоторых женщин. Мне стало стыдно, что я позволила себе попасть под столь подавляющее превосходство и, желая любой ценой выйти из глупейшего положения, начала с грубейшей нелепости.

– Вы хотели бы поговорить с моим батюшкой, сударь? – Я постаралась придать как можно больше сухости своим словам.

– По правде сказать, нет, мадемуазель; вот с вами – с превеликим удовольствием…

– Но разве это возможно… я не знаю, позволительно ли мне…

– Судя по тому, как наши предки ведут дела, есть некоторые опасения, что они еще не скоро вспомнят о том, что неплохо было бы все-таки представить нас друг другу. Сделаем же вид, что они не забыли о своем долге, тем более что все равно рано или поздно это случится. Так что, надеюсь, вы поддержите беседу – я так страстно ее жаждал…

Его тон свидетельствовал, насколько этот человек уверен в себе и раскован в мыслях и поступках. Я чувствовала себя перед ним совсем маленькой девочкой, и если бы не видела, как он молод, то подумала бы, что разговариваю с суровым наставником, который собирается победоносно обсудить какой-то важный вопрос.

Он подал мне руку, вежливо усадил и расположился рядом со мной.

– Нас хотят поженить, – жеманно произнес он, – но этот брак может состояться только с высочайшего соизволения; как вы думаете, это возможно?

– Вы же видели, как счастлив мой батюшка; насколько я могу судить, король дал разрешение…

– Простите, сударыня, король может разрешить, а вы – запретить.

Почувствовав, что краснею, я отвернулась.

– Его Величество – повелевает, а вы – располагаете, – не без самолюбования щегольнул он красным словцом. – Что вы на это скажете?

Столь прямой вопрос задел меня и привел в полное замешательство. Мой жених слишком хорошо знал, что сказать взволнованной до крайности девушке. Мне пришлось припомнить одну из готовых фраз, почерпнутых в дешевых любовных романах, и я пробормотала, запинаясь:

– Сударь, я повинуюсь воле отца…

Непринужденным движением господин Карен проворно отстранился от меня, и, даже не глядя на него, я знала, что он дерзко разглядывает меня. Помолчав минуту, он опять взял меня за руку, поцеловал ее с преувеличенно уважительным видом и произнес с едва скрываемой насмешкой:

– На всем белом свете не найти такой же прекрасной и… доброй девушки, как вы.

Интонация, манера, с которой он произнес слово «добрая», показалась мне оскорбительной. Проблеск гнева пронзил мою душу, но всего только проблеск, ибо он быстро угас, не позволив мне найти равно обидный ответ или же силы на то, чтобы немедленно встать и уйти. И тут в гостиную вернулись батюшка и господин Карен.

– Хе-хе, – заулыбался господин Карен, – ты только посмотри на них! Они уже познакомились! Ну-с, Гийом, разве я не говорил, что подберу тебе в жены саму красоту… тихую, скромную…

– Сударь хочет сказать, глуповатую, – подхватила я, рассвирепев от тона господина Карена.

– А ведь она права! – покатился со смеху Гийом.

Я взглянула на отца: он раскраснелся, но, что меня особенно потрясло, стерпел нанесенное мне оскорбление; необъяснимая жалость, жалость и к нему, и к себе сжала мне сердце, когда он, пытаясь сгладить неотесанность Гийома, добавил:

– Она и в самом деле права, господин Карен; похоже, ваш комплимент не слишком удачен.