Неизвестный Киров - Алла Кирилина

Это может подтвердить товаршц, который мне оказывал помощь, это может подтвердить директор Ин-та, которому я говорил о моем тяжелом положении, это могут подтвердить моя жена и дом. работница и парторг наш, мой хороший друг.

Не могло ли быть, чтобы я имея 4500 р. находился в таком положении?

Каково же материальнре положение НИКОЛАЕВА?

Его материальное положение было хорошим, он не терпел материальной нужды, несмотря на то, что не работал в течение долгого времени. Все присутствующие знают, что значит иметь дачу в Сестрорецке у частника.

НИКОЛАЕВ: И ты, и каждый может иметь.

КОТОЛЫНОВ: Нет, я не смогу иметь, потому что на это нужно очень много денег. Все это говорит о том, что этих денет у меня не было, что я этих денег не видел, и не знал о них, также как я не встречался с НИКОЛАЕВЫМ.

Я знаю, что весь материал находится у суда, и суд при тщательном разборе может все это установить.

Мне кажется, что во все эти обстоятельства нужно будет вникнуть, Это в конце концов дело суда, который будет выносить приговор.

С полной ответственностью последний раз заявляю, что виноват к/р. зинОвьевщине. Я отвечаю за тот выстрел, который был сделан НИКОЛАЕВЫМ, но я в организации этого убийства участия не придал.

Вот этого человека — ЮСКИНА, я в первый раз вижу; этого человека — СОКОЛОВА — первый раз вижу. Я действительно знал АНТОНОВА, действительно знал ЗВЕЗДОВА, с которыми встречался по Ин-ту, но я никогда от них не слышал об убийстве КИРОВА. Поэтому я их прошу — в последний раз сказать — правду.

Мне еще задавали вопрос — как Вы скатились в к/р. болото. Я должен сказать, что 7-го ноября, мы уже фактически скатились в контрреволюцию. 15-й съезд нас одернул и предупредил, но мы не останавливались и опять продолжали вести борьбу против партийного руководства; входили в партою организованно, не разоружившись. Это было двурушничество, это был обман партии. Все это означало, что фактически к/р. зиновьевщина продолжала существовать.

Я хочу сказать больше. Никто из присутствующих не знает, где предел был контрреволюционной зиновьевщины, куда мы могли дальше скатиться, если бы нас не остановили. Выстрел в КИРОВА фактически остановил к/р. зиновьевщину. Это чудовищная плата, это очень дорогая цена для партии, но это сигнал к тому, что к/р. зиновьевщина должна быть уничтожена.

Я хочу сказать несколько слов о том, в каком положении я оказался. Я пришел в комсомол в 14 1/2 лет, в партию — 15 1/2 лет. Мы привыкли работать с утра до вечера, не считаясь ни с здоровьем, ни с силами. У нас самое высокое, самое дорогое было партия. Партия была все. У нас была беззаветная любовь к вождям, к руководству партии. У нас была исключительно здоровая обстановка и хорошие взаимоотношения между ленинградским комсомолом и ленинградской партийной организацией.

Но, товарищи, все карты были спутаны, когда руководство ленинградской оппозицией начало вести борьбу против партии, против партийного руководства. Всю любовь, все лучшие революционные чувства молодежи эти руководители ленинградской оппозиции впитали в себя, присвоили себе и отравляли наше сознание.

Чему мы научились в годы оппозиции, пребывая в к/р. зиновьевщине? Мы научились бороться против партии, мы научились бороться против партийного руководства, вести всякие озлобленные разговоры против партийного руководства, приобрели все эти навыки, встречаться и беседовать, критиковать партию за спиной партии. Все это, товарищи, в конечном итоге нас искалечило и нас — партийный молодняк, это в конечном итоге сделало инвалидами.

Мне 29 лет, я вспоминаю кем пришел и чем стал сейчас. Действительно, пройдя эту полную школу, пройдя к/р. зиновьевщину, я стал инвалидом.

У меня была близкая связь с партией, у меня были здоровые настроения и я не был все время врагом партии. У меня были прекрасные настроения во время чистки и в последний год. У меня была прекрасная связь с партийной организацией, у меня никаких разногласий с генеральной линией партии не было. Я часто критиковал ЗИНОВЬЕВА и КАМЕНЕВА, я отдавал отчёт, что только нынешнее руководство партии, во главе с т. СТАЛИНЫМ, выведет страну от одной победы к другой, но зиновьевская, старая связь перемешалась, нельзя было найти начало товарищеской или оппозиционной связи, все это было настолько перепутано, что получалась круговая порука, которая была между Нами и не давала пойти сказать, что происходит в недрах зиновьевской оппозиции, и давала возможность катиться в к/р. болото. Когда мне показали постановление ЦК партии об исключении нас из партии, как контрреволюционеров, это для меня уже был смертный приговор, потому что таких решений я еще не видел.

Решение о том, что мы исключаемся, как контрреволюционеры это для меня, который вырос в партии, который и хотел и ставил своей Задачей умереть в партии, это было смертным приговором. Я ни от кого пощады не прошу, я требую перед партией самую суровую кару и с большой радостью. Почему? Потому, что я буду умирать не как контрреволюционер, а как революционер, который, собрав в себе все мужество, раскаялся, разоружился идейно и организационно до конца.

Я сложил всю свою к/р. зиновьевщину к ногам. Я считаю, что к/р. Зиновьевщина неизвестно к чему бы скатилась в дальнейшем. Очень жаль, что раньше ее не уничтожили. Но сейчас она должна быть уничтожена до основания. Какая бы кара не была мне предназначена партией и пролетарским государством, во всяком случае, я буду умирать с лозунгом: «да здравствует ленинская партия и ленинское руководство великого вождя т. СТАЛИНА, долой ЗИНОВЬЕВА», мне так хочется крикнуть: «Будь же вы прокляты ЗИНОВЬЕВ, КАМЕНЕВ, ЕВДОКИМОВ».

С тех пор как мне стали говорить о НИКОЛАЕВЕ и т. д. я просто не верил, я думал, что щупали, ищут настоящего пути. Я об этом говорил МИРОНОВУ и ДМИТРИЕВУ.

В течение последних дней, мне все на следствии заявляли: ты лжешь, все нити ведут к тебе и ты задерживаешь следствие. И я рассказал, разоружился до конца. Мне легче сказать — «да», чем сказать «нет», десять дней я находился в таком напряженном состоянии, что смерть — для меня не самое страшное.

Что я хочу сказать? Я стою буквально на коленях перед судом, и клянусь, что ни от АНТОНОВА, ни от ЗВЕЗДОВА, ни от НИКОЛАЕВА ничего не слышал о террористическом акте. Я в своем слове даже ничего не говорил в свою защиту. Я говорил, что требую суровой кары, несмотря на то, что моя жизнь сложилась очень исковеркано.

Председатель: Суд удаляется на совещание, для вынесения приговора.

В 6 ч. 40 мин. 29 декабря 1934 г. Суд возвратился с совещания. Председателем оглашен приговор.

Заседание объявлено закрытым.

Председателъ [подпись] (В. УЛЬРИХ)

Секретарь [подпись] (БАТНЕР)

от Долгих Веры Яковлевны, проживающей в г. Серове Свердловской обл.