Луна, луна, скройся! - Лилит Михайловна Мазикина

двадцать два года, у меня физиология! И потом, может, меня бы взял замуж кто-нибудь — отчего бы нет? Самая ведь пора! Кстати, позовёшь меня на свадьбу? Или у вас совсем нельзя, чтобы чужие приходили?

— Ну, иногда можно, но…

— Шимшир?

Нельзя сказать, что этот мягкий голос так уж уникален, но имя — под таким именем меня знали немногие. Я почти даже успела забыть глупый псевдоним.

— Лико?! Какими судьбами?

Аргентинец стоит возле стула Госьки и улыбается мне, как будто родную сестру с паломничества дождался. Вряд ли он понимает по-галицийски, иначе бы догадался, что столь интимные беседы прерывать нехорошо — или же он чертовски наглый парень. Нет, скорее, не понимает.

— Гощу у друга. Точнее, гостил, сегодня днём уже уезжаю в Прагу, а оттуда — в Германию. Я не люблю долго сидеть на одном месте. Но сейчас бы с удовольствием присел, если вы не против.

— Конечно, садитесь. Как поживает ваша поэма?

— О, очень хорошо, — вампир помахивает в воздухе пухлой тетрадкой, над которой так усердно корпел за угловым столиком. — Хотя для продолжения кое-чего не хватает.

— Чего?

— Новых приключений Лилианы Хорват. Поэтому большая удача, что я вас встретил. Говорят, её поиски остановлены. Вы с ней уже виделись, признайтесь?

Госька ухмыляется, но не говорит ни слова.

— В общем, да.

— И вам есть что поведать?

— Пожалуй.

— Сожри тебя многорогий, я тоже хочу это слышать! — не выдерживает Госька.

— Сейчас услышишь, — обещаю ей я, на всякий случай оглядываясь. В зале больше никого нет. Подавальщица за витриной уткнулась в книгу — если я буду рассказывать тихо, она и не услышит.

Рассказывать о приключениях всегда легче, приятней и веселее, чем в них участвовать. Конечно, очень многие подробности мне приходится опустить: например, я не рассказываю, что именно вычитала в библиотеке Твардовского, почему он мне помогал, как именно я доставила его голову в усадьбу, и тому подобное. К тому же мне приходится быть краткой, поскольку что-то мне подсказывает — Кристо бы не понял моего стремления оказаться в героинях вампирской поэзии.

— …но в этот момент Адомас метнул в неё вилы, и она упала, не успев опустить ножа. В то же мгновение «волк» зарубил язычника, и добро победило зло.

— Впечатляюще! — полушёпотом восклицает вампир. — Невероятно! Но она успела сказать последнее слово?

— Лилиана Хорват?!

— Нет, Люция. От вил, мне кажется, быстро не умирают. Она успела произнести что-нибудь на прощание? Покаяние или проклятье?

— Э… ну, да, но… — я не решаюсь воспроизвести последнее слово Люции Шерифович и подбираю самое близкое по эмоциональной окраске из литературных:

— «Чёрт».

— Она сказала «Чёрт»?

— Ну, да. Я думаю, она была несколько удивлена оборотом дела.

— По крайней мере, это драматично. Один испанский рыцарь, умирая, сообщил своему оруженосцу, что тот идиот.

Я вспоминаю последнее слово Твардовского и краснею:

— Да. Всякое бывает. А поэма скоро будет издана?

— Я думаю, сразу, как только будет закончена. Я обязательно разыщу вас и подарю экземпляр, но с одним условием.

— Каким?

— Я хочу увидеть, как танцует Лилиана Хорват. Танец, которым можно покорить Сердце Луны, должен быть чем-то потрясающим.

— Но я не представляю, как это устроить. Может быть, вы поищите видеозаписи в интернете?

— Нет. Мне нужно увидеть этот танец вживую.

Похоже, я сама себя загнала в ловушку.

— Да где же я вам здесь найду Лилиану Хорват?

— Если вы не можете её найти — то можете ведь хотя бы изобразить танцующую Лилиану?

— Изобразить? Я?

— Ну да.

Похоже, он надо мной смеётся, но… я вдруг понимаю, как сильно мне хочется танцевать. Поцелуй меня леший, если не считать моих снов и вальса с Кристо, я не танцевала уже больше года!

— Здесь даже музыки нет.

— Ничего страшного, — вампир аккуратно переставляет подносы с опустевшими тарелками на соседний столик, примеряется к столешнице и вдруг отстукивает ладонями умопомрачительную дробь. — Такой ритм подойдёт?

— Нет, надо вот так, — я выщёлкиваю нужную отбивку на пальцах. Аргентинец тут же повторяет ритмический рисунок и продолжает его. Госька, ухмыляясь во весь рот, поддерживает ритм, отбивая сильные доли хлопками ладоней. Я встаю, чувствуя, как от волнения начинает кружиться голова и как по мышцам пробегает такая знакомая дрожь. Взмахиваю руками — будто выставляю гибкие антенны на нужную волну. Выдаю трель каблуками сапог и — ныряю. Мои ноги, мои бёдра, мои спина и шея отзываются так послушно, так радостно, что я всем существом понимаю и чувствую — как я ждала этого танца. Я прохожу, проношусь между столиков — я лодка и ветер, толкающий лодку. Я извиваюсь и изгибаюсь, руки мои колеблются и развеваются — я стебель кувшинки и течение, раскачивающее стебель. Я бью, трясу и раскачиваю бёдрами — я сито для зерна и колыбель для младенца. Каждый шаг и каждый поворот — наслаждение. Каждый извив руки — покорность и лукавство. Каждый порыв и прыжок — свобода и ярость. Зачем мне кафель, если я ступаю по морской пене и вечерним облакам, по битому стеклу и каменной крошке, по стылой земле и по углям? Поворот. Поворот. Прыжок. Шаг. Взмах. Дробь. Покачивание. Содрогание. Поворот. Поворот.

— Ну, ты в ударе! — Госька светится так, будто сама только что двигалась между столиками, упиваясь пульсом танца. — Ты даё-о-о-ошь!

— Это стоит отдельной поэмы, — говорит вампир. Конечно, тут не обходится без латиноамериканской льстивости, но я и сама чувствую, что танец был неплох, и потому не раздражаюсь.

Подавальщица смотрит, приоткрыв рот.

— Что-то… друг наш никак не объявится, — спохватываюсь я. — Мы тут уже, наверное, час сидим. Может быть, поищем?

— Вы не будете против моей компании? — спрашивает поэт. — Я бы очень хотел посмотреть на… вашего друга. Одним глазочком.

Я пожимаю плечами: отчего бы и нет? Мы бродим сначала по верхнему этажу, потом осматриваем этажи ниже, пока, наконец, не останавливаемся в центре холла в подвале.

— Не мог же он пойти в книжный или лавку дамского белья? — вопрошаю я, оглядываясь.

— А в аптеку? — Госька показывает рукой на ещё один стеклянный куб.

— Что ему там делать?

— Ну, я же не знаю, как далеко у вас отношения зашли.

— Да ну тебя!

— В том смысле, может быть, именно он покупает всякие бинты и мази для твоих ушибов и переломов?

— А вот это возможно.

Мы разворачиваемся к аптеке и почти заходим в неё, когда Кристо окликает меня откуда-то сзади. Обернувшись, я вижу, что он спешит к нам как раз от книжной лавки. Волосы у него свежеподстрижены, и рубашка новая, белоснежная, а в руках сразу два цветастых пакета.

— Я