Луна, луна, скройся! - Лилит Михайловна Мазикина

люди Шимбровского? Конечно, я могу сигануть следом за Кристо — но ведь они тогда станут дежурить и входа. Сколько мы там снизу продержались бы? А потом встали бы перед выбором — съесть мумий или умереть от голода. А потом Шимбровскому надоело бы ждать, и он обрезал бы верёвку, чтобы мы не смогли вылезти. И сгинули бы мы, бедные…

— Лиляна, ты чего плачешь? — Кристо стоит возле меня целый, невредимый и несколько озадаченный. Из его руки тянется в дырку нить, а верёвка и крюки уже собраны. — Голова сильно болит?

— Я не плачу, это дождь.

— Так дождь ведь кончился?

— Тогда голова болит.

Кристо дёргает бровями, но оставляет свои шуточки при себе.

— Спускайся с кургана, я вытащу сейчас браслет и следом спущусь.

— Нет, давай вместе — я одна боюсь!

— Чего боишься?

— А вдруг внизу в кустах засада?

— Если мы спустимся оба, то и угодим в неё оба. И если спустимся по очереди, опять же, поймают нас всё равно обоих, просто по очереди. Иди давай потихоньку, я не хочу рисковать.

Я скатываюсь со склона практически на мягком месте, доведя юбку до совершенно неприличного вида, и боязливо отхожу от могилы. Вскоре рядом оказывается и Кристо, берёт меня за руку и отводит подальше. Курган драматично схлопывается с громким чмоканьем и хлюпаньем.

— Ну вот, остался один, — говорю я.

— Ага, — Кристо наклоняется, заглядывая мне в лицо. — Всё, больше не плачешь?

— Нет.

— Устала, да? Я бы тебя до Высокого Двора на руках понёс, но у меня, видишь, рюкзак.

— А давай ты его здесь оставишь, меня отнесёшь, а потом за ним сбегаешь?

— Ну, Лиляна… я тоже устал вообще-то. Ну, что ты опять плачешь?

— Я не знаю. Оно само плачется.

— Ох ты, горе-то какое, — Кристо разворачивает меня, прижимая к себе. Наверное, грудь у него тёплая, но он в мокрой куртке, так что я даже погреться об него не могу. Он гладит меня рукой по спине и слегка покачивает, успокаивая.

— Кристо?

— М-м-м?

— Если ты так будешь делать, я не выдержу и здесь засну. У меня это быстро.

— Ладно. Тогда буду по-другому.

Он слегка отстраняет меня, чтобы наклониться к моему лицу — близко-близко.

— Думаешь, сейчас подходящий момент? — печально спрашиваю я.

Его шёпот обжигает мне губы:

— Конечно.

Я отвечаю на поцелуй только потому, что у меня сейчас никого на всём белом свете нет, потому что бедная я и несчастная, и вся промокла, и ещё так хотя бы губам тепло.

До Высокого Двора мы добираемся только к утру — впрочем, что считать утром: дворники уже вышли, но ещё не рассвело. К этому времени я окончательно погружаюсь в депрессию. Во-первых, от усталости и ноющей боли в руке, ребре и ране на голове, а во-вторых и в главных потому, что до меня доходит: когда делаешь ерунду ради минутного настроения, это ещё не значит, что последствий не будет. Кристо несомненно воспринимает этот бессмысленный поцелуй как шаг вперёд в наших отношениях — в то время как мне бы делать всё, чтобы отступать назад. Какой глупостью был этот договор! О чём я думала в тот момент? Неужели ещё не понимала, что люблю Ловаша? Или надеялась, что «потом» никогда не наступит? Далась мне эта Люция… Я верчу условия нашего соглашения в уме так и этак, пытаясь понять, насколько можно придраться к выполнению «белым волком» его части. Как я ему сказала? Если поможешь поймать — или если будешь помогать? Что, если он тоже не помнит, и я настою на первой версии? Ведь фактически Люция была поймана не из-за его помощи, даже без неё. Или я говорила не об охоте, а о самом убийстве? Не помню, не помню, не помню, не помню!.. Ох, что за кашу я заварила…

Сабля на боку у Кристо даёт ему возможность преспокойно снять один номер на двоих в небольшой гостинице — правда, я успеваю сказать, что с разными кроватями. Портье кидает вопросительный взгляд на «волка», и он кивает. Ещё когда мы путешествовали с Марчином, я никак не могла взять в толк, отчего никто не удивляется тому, что Твардовский разгуливает с холодным оружием. Но после того, как мы с Кристо наткнулись на целую ораву молодых панков, всё стало понятным — у польских дворян по крайней мере в этой части республики в моде цеплять жестяные сабельки в знак дворянского происхождения. А ещё с панками никто не любит связываться — саблями они, конечно, никого не рубят и даже не царапают, а вот разгромить гостиницу могут, тем более что за свои бесчинства такие молодчики если и получают наказание по закону, то мягкое до нелепости.

Кристо галантно пропускает меня в душ первой. Сменной блузки у меня нет, зато есть хотя бы джинсы, и после душа я натягиваю их вместо мокрой и грязной юбки. А вот «волк» выходит из ванной в просторном и пушистом банном халате на голое тело. То есть, конечно, наверняка я знать не могу, но ноги и грудь у него из халата виднеются именно голые — и меня это смущает. Я демонстративно отворачиваюсь к стенке, но уже через несколько секунд чувствую, что он садится на край моей кровати.

— Слушай, ты, кажется, спать хотел не меньше моего. Иди, спи, — говорю я.

— Если ты будешь спать, то мне караулить.

— А ты можешь караулить у себя на кровати?

Некоторое время он молчит. Потом осторожно спрашивает:

— Лилян? Что-то не так? Я что-то неправильно сделал?

Теперь мой черёд молчать и раздумывать, подбирая слова.

— Я думаю, мы оба что-то неправильно сделали. То, чего по хорошему не надо было делать. И я думаю… я боюсь, что можем сделать ещё более неправильное. Потому что ты мог подумать про меня неправильное, например.

— Я… нет, я не думаю ничего такого про тебя. Я знаю, что ты чистая девушка, и… я не меньше твоего хочу, чтобы свадьба у нас честная была, — это «свадьба» ударяет меня хуже кнута, но Кристо, по счастью, моего лица не видит и ничего не замечает. — Я просто… просто… извини, пожалуйста. Я больше себе не буду позволять… преждевременных поступков. Извини.

— Ты обиделся?

— Нет. Я тебя только больше уважаю. Ты хорошая, строгая девушка.

Да уж, лучше и строже некуда — его «уважаю» опять огревает меня кнутом.

Явно чувствуя неловкость возникшей ситуации, он говорит:

— Пойду отнесу грязную одежду в прачечную. Я быстро.

Я согласно мычу, и, конечно, пользуюсь его уходом, чтоб забраться