Моя Наша жизнь - Нина Фонштейн

за Григоряна, и я ушла переживать куда-то по коридору, в кабинет Юрия Васильевича Пигузова, с которым дружила и которого искренне уважала. В студенческие годы мы считали, что именно его биография попавшего в плен летчика была в основе чухраевского «Чистого неба».

Юрий Васильевич интерпретировал мне ситуацию весьма своеобразно:

– Ты сама посуди. Сколько у нас всего евреев в стране? Один процент. А среди людей с высшим образованием? Восемь. (Я не могла оспаривать достоверность этих данных). А среди кандидатов наук? Наверняка все двенадцать. И так далее до докторов. Можно понять, что надо как-то вашего брата, не обижайся, придержать, чтобы улучшить пропорцию.

Постепенно до меня (иногда и задним числом) доходило, что и евреи, уже достигшие каких-то высот, принимали эти соображения разумного «сдерживания» в расчет, и это было самое обидное, потому что лишало надежд и на поддержку единородцев.

Вспомнилось, что, когда я в 1965-м подала документы в аспирантуру ЦНИИчермета, меня пригласил на предварительное собеседование Рувим Осипович Энтин, большая умница, известный ученый, заместитель директора Института физики металлов, правая рука академика Курдюмова.

У меня были сданы иностранный язык и философия, предстояло сдавать только специальность.

Энтин после нескольких общих слов сказал:

– Вы должны понять ситуацию заранее. Уверен, что вы сдадите специальность на пятерку, но мы вас все равно не примем, потому что в этом году надо принять Леню Клейнера (Принять двух евреев сразу – опять нарушать пропорцию?) Он из Перми, ему дополнительный месяц заочника нужнее. А вы москвичка, будете и так к нам приходить, мы будем помогать, вы и так сделаете диссертацию.

Я ушла от него подавленная, но когда пришло официальное письмо, что меня не принимают «по конкурсу» (со всеми пятерками), секретарь отдела аспирантуры, Олимпиада Николаевна (светлая ей память) строго посоветовала документы не забирать:

– Весной будет дополнительный прием не прошедших по конкурсу троечников из детей и племянников. Будет с руки добавить в обращении к министерству и вас. Вы с вашими пятерками улучшите картину: и такие, мол, тоже не прошли по конкурсу, дайте дополнительные места.

Так и случилось.

Однако горечь от разговора с Энтиным осталась. Спустя семь лет его младший сын сбежал из дома и уехал в Израиль, разрушив карьеру и фактически жизнь отца (того немедленно сняли с его поста и только Курдюмов смог оставить его в институте и даже выделить впоследствии лабораторию). Я тогда подумала, что это могло быть реакцией молодого человека на постоянное сдерживание, предотвращение всякого «высовывания». Образцом сверхскромного поведения, в соответствии с папиными рекомендациями, был старший сын Рувима Иосифовича, и по моей логике это могло дополнительно мотивировать младшего к эгоистическому (сверхэгоистическому) бунту.

Наверно все члены наших семей были вышколены не хуже старшего сына Энтина. Кто-то был удовлетворен достигнутым положением, остальные не смели думать об эмиграции, чтобы не подвести родню. Про коллективную ответственность понимали все. Когда вскоре после войны к бедствующей Белле обратились из Международной юрколлегии относительно американского наследства родственников ее погибшего мужа, напуганные московские родственнички убедили ее заверить, что это просто однофамильцы, а родственников за рубежом у нее нет и быть не может.

И детей мы так же воспитали. Миша окончил институт в 1981-м, когда уже было известно про первые потоки эмигрантов 73-го и 79-го годов. Но Юра работал в «ящике», даже в пору перестройки его лишили какого-то уровня секретности, когда Миша женился на Веронике, русской «постоянно проживающей за рубежом» в тогдашней ГДР (никто не знал, что через два года было бы еще хуже – она оказалось бы живущей в капстране).

Поэтому Миша рос в сознании, что его эмиграция будет смертельным ударом по родителям.

Так уж вышло, что те из членов семьи, кто наверняка смог бы найти себя за рубежом, не смели об этом думать, чтобы не подвести родителей. В результате при наличии многочисленной родни у нас не было ни одного родственника в Израиле.

Литературные опыты в институтские годы

Поступив в институт, я немедленно стала высматривать, где и как я смогу продолжать свои литературные искания.

Я хваталась за все. В институте готовился спектакль Эстрадного театра института стали (ЭТИС), некий сборный капустник на актуальные темы, которому авторы хотели придать связный сюжет. Увидев объявление: «Приглашаются актеры, литераторы, музыканты», я немедленно устремилась на обозначенную встречу. Наверняка гордо произносила про трехлетнее пребывание в литературной студии, что было выслушано со снисходительной насмешкой.

Театром ведали ребята с четвертого курса, с некоторыми потом дружила долгие годы. Руководил этой талантливой и склонной к хулиганству бандой Юра Карпов, по определению директор, которым и был всю оставшуюся жизнь, вплоть до директора Гиредмета и избрания академиком. Арнольд Шарапов, Леня Однопозов, Костя Натансон писали смешные и складные стихи, Павел Квин прекрасно их исполнял, Валера Парецкий играл на пианино.

Будущий спектакль обрастал вставными номерами на глазах, Юра Решетников был не только режиссером, но и придумщиком декораций, которые расписывали размером в стены. Мне и во сне не мечталось так острить, но когда надо было придать какой-то смысл соединению отлично придуманных сцен свадьбы и распределения на работу, я предложила: «А пусть родители подводят к ней разных женихов и при шёпоте в ухо: «Воркута», – она готова обниматься-целоваться-жениться с каждым». В единственной женской роли выступала наша прима Ирина Ржевская, прекрасная Роксана в постановке институтского драмкружка «Сирано де Бержерак».

Моя роль свелась в основном к помощи с реквизитом (больше всего помню прошивание ваты для чучела верблюда) и еще участия в маленькой сцене ошалевших машинисток, которые чередовали трескотню на машинке с поцелуями (смысла сцены не помню, как не помню, с кем было назначено целоваться).

Спектакль имел успех и повторялся через год следующей весной в каком-то большом клубе. Я знала его наизусть и была счастлива предвидеть реплики на несколько секунд раньше сказанного вслух, но я уже вышла замуж, была в «интересном положении» и участвовала в спектакле из зала.

Также вскоре после начала учебы в институте я поднялась на четвертый этаж, где в маленькой комнате находилась редакция институтской многотиражки «Сталь» и предложила свое участие и там. Этот счастливый шаг обернулся практически постоянной занятостью репортерской деятельностью и дружбой с редактором газеты Германом Бройдо (на фотографии).

Это было не редкостью: молодым журналистам было нелегко найти работу в массовых изданиях, что и украшало их профессионализмом небольшие редакции, вроде нашей многотиражки. Герман был не только высокого уровня журналист и редактор, но и тактичный учитель и просто приятный человек.

Я писала небольшие заметки по заданию,