В стране ваи-ваи - Николас Гэппи

так, чтобы ствол упал в нужном направлении и не запутался. На мгновение мне показалось, что соседние деревья все-таки удержат крону нашего великана. Но срубленный ствол с громом проложил себе путь и повалился на землю.

Как только прекратился ливень веток и сучьев, Эндрью начал откалывать образец древесины, а я поспешил по стволу к кроне, но на полпути резко остановился: армия черных волосатых муравьев Neoponera, тяжелых танков муравьиного мира, стояла, потревоженная моим приближением, на задних лапах и шипела, точно клубок змей. Одного укуса этих чудовищ, достигающих в длину четырех сантиметров, достаточно, чтобы уложить человека в постель.

Я быстро соскочил на землю и стал пробираться по кустам к Ионе, а он уже добыл охапку прелестных землянично-розовых цветков, покрывавших концы ветвей густой дымкой[10]. Толстый сук был плотно обвит корнями маленького дерева с блестящими листьями, похожими на миниатюрные ракетки для настольного тенниса, с вишнево-красными цветками, напоминающими цветки магнолии. Размерами деревцо не уступало хорошо развитому падубу (остролисту), и однако же это был эпифит, выросший на солнечном свету высоко над землей. Корни его, словно тонкие провода, свисали вниз за водой. Это была Clusia (C. palmicida), растение, которое меня особенно занимало.

На обратном пути я узнал от Фоньюве (на этот раз он был нашим консультантом), что мелкие пальмы юруа[11] с красными плодами, растущие куртинками среди подлеска, идут на изготовление духовых трубок. Кроны их, состоящие из листьев, напоминающих по форме рыбий хвост, срезают, а многоколенчатые, плавно изогнутые четырех-пятиметровые стволы очищают от мелких шипов, срубают у самой земли, сушат и в связках отправляют по торговым путям индейцев на север к макуси, патамонам, акавойо и арекунам, обитающим в трехстах-пятистах километрах отсюда. Там из стволов удаляют сердцевину, выпрямляют их и вставляют внутрь гладкие прямые трубки, полученные неведомыми путями из тщательно охраняемого района — с окутанной туманами вершины крутой столовой горы Марахуакита в хребте Пакараима. Необычный злак[12], из которого делают эти трубки, достигает высоты двенадцати-пятнадцати метров. Открыл его Роберт Шомбургк в 1839 году; вторым из белых путешественников его видел сотрудник Нью-Йоркского ботанического сада доктор Бэссет Мэгир, который в 1950 году благополучно пробрался через территорию, населенную недружелюбными индейцами мачиритаре, единственными людьми, выращивающими это редкое растение.

Вернувшись в миссию, мы с Ионой, принялись сортировать образцы, отбирая из огромных охапок самые лучшие и укладывая их в кляссеры между листами промокательной бумаги. Кляссеры мы увязывали в плотные стопки, переложив ребристым картоном, чтобы между ними мог проходить горячий воздух, и помещали для сушки над печкой. Каждый образец надо было пронумеровать, снабдить ярлычком, описать и зарегистрировать в журнале — работа кропотливая…

Утром Иона был в приподнятом настроении, а теперь притих; я заметил, что он чем-то недоволен. Иона мог, когда хотел, быть самым веселым товарищем, но порой ходил хмурый, как грозовая туча. Я знал, что он чудесный человек, и предпочитал не обращать внимания на его капризы или старался задобрить его похвалой. Иона был моим первым проводником в лесах, и я сильно привязался к нему. Но он был уже немолод, а здесь очутился в совершенно непривычной обстановке, встретился с новой флорой, для изучения которой был слишком стар, столкнулся с индейцами, которые знали свои леса лучше его.

— Если бы ты мог себе представить, Иона, — начал я, — до чего же я рад, что ты здесь со мной! У нас впереди столько дел, без тебя мне никак не справиться!

Он улыбнулся.

— Что верно, то верно, мистер Гэппи. Надо только все наладить как следует. Когда я ходил с доктором Мэгиром, мы вставали рано утром и собирали образцы, после полудня сортировали их, а к четырем часам все заканчивали.

— Ну что ж, попробуем и мы так. Только очень уж тут много новых растений, придется мне, видно, иногда и по вечерам работать. И может случиться, что понадобится твоя помощь.

— Начальник, уж очень много времени уходит на готовку. У доктора Мэгира один человек варил обед на всех. Вечером мы ели жареную тушенку. Вот бы и сейчас так устроить.

— Но ведь у нас не хватит тушенки, а взамен ничего нет. До сих пор ты ведь всегда справлялся… Помнится, раньше ты готовил с кем-нибудь по очереди. Почему бы теперь так не сделать?

— Не с кем объединиться. У каждого свои вкусы.

— Может быть, постепенно все наладится. Я во всяком случае постараюсь, чтобы у тебя было меньше хлопот.

Под вечер за мной прибежал миссионер и повел на кухню. Там сидел Фоньюве. Изо рта у него струилась кровь.

У бедняги болел зуб. Сестра и миссионер, вооружившись щипцами, попытались его выдернуть, но раскрошили.

Никогда в жизни мне не приходилось удалять зубы, но я видел, как это делается, и знал, что нужно добраться до корня. Минутой позже все было кончено, и Фоньюве облегченно вздохнул.

Но через час за мной пришли снова: кровь все идет, как ее остановить. Они принесли из хижины гамак, повесили возле дома, уложили больного и столпились вокруг него. Бледный, насмерть перепуганный Фоньюве лежал, ожидая конца.

— Вы не представляете себе, как все это важно для нас, — объяснил мне миссионер. — Если с ним случится беда, индейцы потеряют к нам всякое доверие. Пропадут годы труда! Наш адреналин уже не действует. Что делать?

— Попробуйте дать ему полоскание — крепкий раствор марганцовки или соли, — предложил я, озабоченный возложенной на меня ответственностью. — И, пожалуй, лучше оставить его одного, а то все только панику на него нагоняют.

Но еще долго после того, как марганцовка остановила кровотечение, индейцы взволнованно теснились возле Фоньюве, щупали ему пульс, лоб, щеки и не давали прийти в себя от ужаса. Я тихонько подошел, улыбнулся бедняге из-за спин врачевателей и показал ему знаком, что он скоро будет здоров. Фоньюве кивнул в ответ и уныло улыбнулся…

Ежедневно Иона, Эндрью и я приносили из лесу охапки новых интереснейших растений. Вождь вернулся в свою деревню, а Фоньюве все еще хворал; поэтому в надежде заработать немного бисера или нож, нас «консультировали» Ванава́, безобидное ничтожество, с пышным убором из перьев, «Сэм» — его настоящее имя было Гемеиа — пожилой спокойный мужчина с лицом ученого, Маваша́ — сын Чекемы, долговязый парень себе на уме, и Мингелли — трудолюбивый, независимого нрава весельчак, на которого косились миссионеры. Внешность Мингелли поразила меня — типичное бурбонско-габсбургское лицо под буйной шапкой волос! Он был похож одновременно на Альфонса XIII и Иоанна Крестителя.

На третий день я составил первую аналитическую схему, избрав