В стране ваи-ваи - Николас Гэппи

суше на восток до Тромбетас, встретив вай-вай, парукуту (барокото), мапидианов (маопитьянов), ваивэ, чикенов, катавианов, тонайенов и диау. Как и Шомбургк, они завершили путешествие, спустившись по Корантейну. Четыре с половиной месяца исследователи провели среди индейцев, никогда не встречавших «белого» человека.

«Никто из них не видел ни спичек, ни ружей, ни одежды. У всех был бисер, ножи; все хотели иметь рыболовные крючки, и многие получили их от нас…»

Подобно Шомбургку, путешественники ели то, что удавалось добыть в пути. Фэрэби потерял в весе 22 килограмма.

«Индейцы определили, что я болен бери-бери[8]. Стоило нажать пальцем на мои распухшие ноги, как оставалось долго не проходящее углубление… лишь восемь месяцев спустя я мог сам зашнуровать свои ботинки».

В 1933–1938 годах объединенная англо-бразильская пограничная комиссия занималась съемкой водораздела Акараи. Многие члены комиссии погибли от бери-бери, и из-за трудных условий комиссия не раз прерывала свою работу. Встречая индейцев на своей территории, бразильцы убедились, что к пришельцам они относятся благожелательно, даже предупредительно, хотя часто состоят в кровной вражде между собой. На Мапуэре и ее притоках в некоторых поселениях парукуту (барокото) женщин было втрое больше, чем мужчин, а кое-где жили одни женщины. В отчете комиссии о «лягушках» сказано следующее:

«Ничего не известно о маопитьянах («лягушках»), обнаруженных Шомбургком около ста лет назад в долине Кафуини (Альто-Тромбетас). Можно предположить, что это племя вымерло».

Съемка местности проводилась лишь вдоль границы; по какому-то странному упущению топографов не сопровождал ни один ученый, и вся эта область осталась по существу неисследованной.

Экспедиция доктора Холдена в 1938 году и походы миссионеров мало чем пополнили наши познания. В стороне от рек простирались обширные неизведанные районы; вопрос о расселении племен все еще не был выяснен; записки Шомбургка и Фэрэби оставались по-прежнему лучшими источниками сведений о крае.

Открытия

Близился рассвет, пробуждалась жизнь. Из лагеря вай-вай доносились звуки флейты и собачий лай. Флейта наполняла воздух серебристой россыпью причудливых звуков; идиллические переливы восходящих и нисходящих гамм, пасторальные трели сменялись взрывами, буйными и непосредственными, а затем снова звучали долгие нежные и певучие ноты. Чудесная музыка, исполняемая с удивительным мастерством и легкостью…

Я никак не мог определить ее строй, но она меня захватила. Ничего подобного я не слышал раньше. Гамма незнакомая, конечно, не пентатонная… Ритм нервный, напоминающий ритм речи. Было в этой музыке что-то григорианское, но в то же время игривое, много замысловатых узоров и никакого аскетизма.

В окно заглянул бледно-розовый луч. Я ночевал в гамаке на кухне, отдав оба брезента для лагеря у реки, и вокруг меня громоздились сваленные накануне корзины и коробки.

Лай резко усилился: очевидно, началось кормление собак. Флейта смолкла, потом заиграла снова, на этот раз ближе.

Вдруг два носа прижались к сетке на окне, и тихий голос позвал:

— Начальник!

Это был Кирифакка, стройный юноша, наш лоцман. Рядом с ним стоял невысокий мускулистый человек (Кирифакка представил мне его: «Фоньюве́»), на его лице сияла ослепительная улыбка. Оба были расписаны ярко-красной краской, с темными полосами на груди; щеки украшал изящный узор — кресты и зигзаги красного и черного цвета; волосы блестели от пальмового масла, челки были осыпаны белыми пушинками.

Я понял, что этот грим в какой-то мере в мою честь, соскочил с гамака и приветствовал ранних гостей. Фоньюве вспыхнул от удовольствия, когда я стал внимательно разглядывать его браслеты, перевязи из бисера и зерен, бисерный пояс с перьями. Футляр для косички был украшен не только птичьими перьями, на нем висел обезьяний хвост. Особенно красочно выглядели алые перья ара, торчавшие в носу: их стержни были украшены голубыми перышками колибри, а на самом кончике висела кисточка из перьев тукана. Подлинное произведение искусства!

Фоньюве

Фоньюве

Фоньюве стоял совершенно неподвижно, пока я изучал его наряд, потом схватил мою руку и произнес:

— О, начальник!

Это было единственное английское слово, которое он знал, но большего и не требовалось, чтобы показать, насколько ему лестно мое восхищение.

Кирифакка, грациозно прислонясь к столбу, с сосредоточенным видом играл на своей флейте, бамбуковой трубке длиной около сорока сантиметров, с четырьмя отверстиями и полукруглым вырезом на конце. Он держал вырез под нижней губой и дул в него сверху, часто качая головой для изменения силы воздушной струи.

Заметив, что я заинтересовался флейтой, он рассмеялся и протянул ее мне. Кирифакка молча наблюдал, как я тщетно пытаюсь извлечь хоть какой-нибудь звук из инструмента, и его добрые карие глаза искрились весельем. Затем флейту взял Фоньюве, и я сразу понял, кто разбудил меня сегодня утром: он играл виртуозно.

Пока я завтракал, подошло много индейцев в праздничных нарядах. Некоторые выглядели даже живописнее, чем Фоньюве. Их голову украшали венцы и тиары из алых и желтых перьев, к плечам были прикреплены хвостовые перья ара длиной до одного метра; на запястьях красовались «браслеты» из черных, белых, алых перьев. Пропорционально сложенные ваи-ваи казались выше, чем были в действительности (рост их редко превышал сто шестьдесят сантиметров).

Строгий ценитель назвал бы их женщин несколько полными, но среди них было немало красавиц — и не только молодых. Женщины наряжались не так изысканно, как мужчины, и не так тщательно красились, ограничиваясь беспорядочно разбросанными по всему телу полосами; однако мягкость движений и изящная осанка придавали им обаяние. Очень милы были дети, «одетые» лишь в ожерелья и серьги из перьев. Многие уже получили имя, но к большинству обращались просто словом «йимшигери» — малыш.

Подошло и несколько стариков, среди них — мой почтенный знакомец, которого я видел накануне утром. Я сразу узнал его; рядом с ним стояла жена. Я заметил, как дружески-почтительно обращаются к нему все, и не удивился, когда узнал, что это Моива, вождь, или «тушау», племени — выборная должность, которая носит скорее характер почетного звания и, не облекая человека особой личной властью, придает ему большой вес на совете.

Как и все старики ваи-ваи, Моива не был раскрашен; впрочем, даже под гримом было заметно, насколько светла кожа у этих индейцев. Слово «вай-вай» взято из языка ваписианов и означает «тапиока»; бразильцы называют их «индиос до тапиок», а также «белыми индейцами». Сами же они называют себя «вэвэ» — лес, подразумевая «лесной народ».

Разбирая снаряжение и продовольствие, я оценил безупречность манер индейцев: комната была переполнена гостями, они сгорали от любопытства, но сидели молча, совершенно спокойно, терпеливо ожидая, пока я освобожусь.

Вздох восхищения приветствовал появление особенно ценных