Работа над ошибками - Юрий Поляков

– Тогда ждите, когда вас начнут потрошить. В одной спецшколе два года назад учителя ядром в голову толкнули. Тоже потом говорили – нечаянно! – настаивал Чугунков.

– А что все-таки произошло? – спросил, входя в учительскую, Борис Евсеевич. – Терроризм в советской школе?

И тут все, находившиеся в комнате, одновременно стали излагать каждый свою версию. Картина складывалась такая. У Кирибеева и любвеобильной Челышевой неожиданно наладились отношения, и они целый урок «внаглую», как сказала Гиря, перебрасывались записочками. Наконец взвинченный Лебедев не выдержал и попытался очередное нежное послание у Кирибеева отнять. Некоторое время они, не разбирая выражений, препирались, а потом Максим Эдуардович схватил ученика за руку, где таилась записка, и даже попытался заломить за спину. Кирибеев, закалённый в уличных потасовках, попробовал резким движением освободиться и – случайно ли, нарочно ли – засветил учителю в нос. Лебедев, закрыв окровавленное лицо руками, убежал из класса, следом за ним неторопливо покинул место преступления Кирибеев. Остальное мне было известно.

– Все-таки размазня этот ваш Максим Эдуардович, – возмущался Чугунков. – Разве можно руку заламывать, если не умеешь! И вообще соображать надо: Бабкину за длинный язык леща втянешь – он хихикает, а Кирибеева я никогда не трону, наоборот, он у меня за старшего!

– Виталий Сергеевич! – насмешливо заметила Казаковцева. – Вы же спортсмен!

– Против лома, Елена Павловна, нет приёма! – твёрдо и серьёзно объяснил Чугунков. – Взрослых мужиков приводите, я вам троих за минуту положу, в корсетах ходить будут! А сопляки, как волчата, – не отобьёшься.

– Что точно – то правильно! – подтвердила Евдокия Матвеевна с той безысходностью, какая охватывает советского зрителя после фильмов о преступлениях итальянской мафии.

– Когда я училась в школе, – Алла от волнения закурила прямо в учительской, – такое в кошмарном сне не могло привидеться!

– Даже когда я училась, такого не было! – простодушно и неудачно поддержала Елена Павловна.

– А когда я учился, – вдруг заговорил Борис Евсеевич, и повеяло седой древностью, – такого тоже, кажется, не было, но вот в тысяча восемьсот восемьдесят четвёртом году в первой киевской гимназии учитель французского языка ударил ученика Можайского, за что его посадили в карцер…

– Кого посадили-то? – уточнила Гиря.

– Ученика Можайского, а товарищи пытались его освободить. Начались беспорядки, вызвали полицию…

– А теперь бы посадили учителя! – неизвестно чему обрадовался Чугунков.

– А Макаренко в педагогических целях ударил своего воспитанника! – звонко и убеждённо сообщила Валя Рафф. Она только в прошлом году окончила нашу школу и долго собиралась с духом, прежде чем осмелилась вмешаться в спор взрослых.

– Макаренко, Валенька, в колонии работал, а у нас пока, судя по вывеске, общеобразовательная средняя школа, – терпеливо растолковал Котик. – Кроме того, не Лебедев ударил, а ему самому нос расквасили.

– Я не знала, мне в буфете по-другому рассказывали, – смутилась Валя. – А что же теперь будет?

– Будут думать, когда директора назначают! – многообещающе заметила Полина Викторовна, отрываясь от телефонной книжки.

– Ну, это вы преувеличиваете! – голосом старого царедворца возразил Борис Евсеевич.

– Сначала все говорят, что преувеличиваем, а потом обязательно оказывается – преуменьшали! – не согласилась Маневич.

– Да вы что! – плаксиво воскликнула Алла. – Всем кости перемыли, а про Максима никто даже не вспомнил! Что с ним теперь будет? Как он завтра в школу придёт? Какой авторитет…

– Какой авторитет, Аллочка? – перебил её Котик. – После таких случаев профессию нужно менять!

– А куда же он пойдёт? – оторопела Валя Рафф, пока ещё не представлявшая жизнь без педагогики.

– Устроится, – успокоила Полина Викторовна. – Везде понаписано «требуется», поэтому с людей требовать не умеют!

– Да если с вас начать требовать!.. – вспылила Умецкая.

– Ну и что будет? – вступилась за подругу Евдокия Матвеевна, и в воздухе запахло хорошим бабьим скандалом.

Алла отвернулась, всхлипнула, ткнула окурок в подоконник, схватила журнал и выскочила из учительской.

– Всегда накурит, насвинячит! – тяжело глянула вдогонку Гиря. – Мне на неё уборщица каждый день жалуется!

– Совершенно обнаглели! – с порога поддержал спор почасовик Игорь Васильевич. – Преподаватели курят в учительской, дети – в раздевалке… Я Кирибееву сейчас замечание сделал, а он мне чуть дым в лицо не пустил! Товарищи, а что вы на меня так смотрите?..

Игорь Васильевич разбирается в делах нашей школы так же, как в политической жизни неведомого островного государства, давно забытого богом и международными средствами массовой информации.

Не знаю, как у других, а у меня есть одно странное свойство: идёшь, допустим, в какое-нибудь незнакомое место и непременно надеешься встретить там, «средь шумного бала», необыкновенную, потрясающую устои жизни женщину. Конечно, ничего такого не случается, но в следующий раз обязательно томишься теми же самыми ожиданиями.

Три месяца назад, впервые придя в нашу школу, я сразу увидел Елену Павловну, она стояла около лестницы и спокойно ожидала, когда воспитанный, наверное, по системе Никитиных ученик завершит своё головокружительное скольжение по перилам. Но догадливый ребёнок понял, что едет прямо в строгие объятия преподавательницы, и резко затормозил на середине, уцепившись руками за металлические узоры ограждения. Он был похож на повисшего в ветвях ленивца…

Я подошёл и поинтересовался, где находится кабинет директора. Елена Павловна с мимолётным интересом глянула на меня и, приняв за вызванного на ковёр родителя, доброжелательно объяснила, про себя, должно быть, прикидывая: чей же это папаша до сих пор не знает дорогу к школьному начальству? А ведь, черт побери, женись я, как многие мои однокурсники, лет в двадцать, и мой ребёнок ходил бы сейчас в третий класс!.. И рос бы, скорее всего, в неполной или переформированной семье. Но мы снова отвлеклись.

Тогда, три месяца назад, я быстро нашёл любовно отделанный шефами кабинет Стася, отдал ему документы и сел заполнять бумаги, необходимые для устройства на работу, хотя настроение было такое элегическое, что впору рисовать на листке по учёту кадров профиль этой молоденькой учительницы со шрамиком-«перке» на щеке! Объясняю: она удивительно напоминала одну мою прежнюю, очень хорошую знакомую. Между прочим, у меня есть такая теория: всю жизнь мы долюбливаем свою первую любовь. Честное благородное слово, все женщины, к которым я испытывал серьёзные чувства, были похожи на сероглазую кокетливую девочку Сашу. Целых два года она доверяла мне свой портфель, и до сих пор ладонь помнит обмотанную гладкой липнущей изоляцией ручку её сумки. Кажется, сейчас такие формы ухаживания в средней школе не приняты, а тогда я был дважды бит соперниками, проводил долгие вечера под милым окном, спрятавшись в зарослях старомосковской сирени, и чуть не заработал искривление позвоночника, постоянно оглядываясь на Сашу во время уроков. Одним словом, это была обыкновенная школьная любовь, невинный пустяк, детское томление, но вот штука – сладость и горечь от неё до сих пор блуждают по моему повзрослевшему и кое-что испытавшему телу! Но я снова отвлёкся!