Наша личная война - Лев Пучков

Бойцы вышли. Пленник с минуту таращился на радужный газовый шарик[13]в углу и растирал запястья. Привыкнув к освещению, он рассмотрел меня и вздрогнул. Узнал, красавец.

– Это ты?

– Это я, – я не стал отпираться. – Вот пришел с тобой поговорить.

– Шайтан, – пробормотал парень – без особого, впрочем, фанатизма в голосе. – Шакал…

– Не угадал, – не согласился я. – Костя. Просто Костя. Тебя зовут Заур – я в курсе. Так что, будем общаться.

– Не буду… – парень говорил очень тихо. Был он бледен и вообще выглядел неважно – как будто только из реанимации притащили. Взгляд потухший, к жизненным ценностям – абсолютно никакого интереса. Знакомая картина.

– Угу, понял. – Я распахнул дверь диспетчерской и навел справки: – Кормили его, нет?

– Командир сказал – кормить, – старший боец пожал плечами. – Мы давали. Так он, падла, не жрет ничего.

– Ясно. А притащите-ка нам пару стаканов сладкого чаю и четыре бутерброда с курятиной.

– Может, сразу шлепнуть его? И продукты переводить не надо…

– И кусок сала, – добавил я. – Там у вас сало есть…

– О! – обрадовался старший боец. – Так бы сразу и сказал! Давай, малой, одна нога тут…

Пока боец ходил за едой, я молчал. Взгляд пленника стал осмысленным, в нем сквозили напряженная враждебность и страх ожидания какой-то пакости. Умереть мы, разумеется, готовы. Но вот сало…

Боец притащил чайник, два стакана и бутерброды. Кусок сала водрузил на середину стола, зловеще ухмыльнулся и вышел.

– Приятного аппетита…

– Я хочу, чтобы ты поел, – сказал я. – Завтра ты нам будешь нужен здоровым и крепким. Ты сколько уже постишься?

– Сразу убивай, – с тоскливой обреченностью заявил Заур – сейчас он был даже не бледный, а серо-зеленый, кадык подпрыгивал к подбородку, выдавая подступающую тошноту. – Твой сало толка собака ест…

– Сало – это для профилактики. – Я завернул зловещий предмет в три ориентировки (большой кусок, одного листка не хватило) и бросил в мусорную корзину, где валялись какие-то окровавленные бинты. – Это – на случай твоего отказа. Я сейчас выйду. У тебя будет семь минут. Ты должен съесть все бутерброды и выпить два стакана чая. Чай сладкий. Ешь не торопясь, помаленьку. Тщательно пережевывай.

И направился к выходу.

– Если не буду? – уточнил мне в спину обескураженный пленник.

– Я сильнее тебя, – я оперировал близкими юному горцу понятиями. – Да и не один я тут. Если не будешь… тогда мы тебя накормим салом. Насильно. Поясняю: как бы ты ни брыкался, но если двое будут держать тебя за руки, а третий зажмет нос – твой рот непроизвольно откроется. Понятно, да? Возражения не принимаются. Так что – выбирай…

Думаю, вы догадались, какой выбор сделал юный смертник. Куда бы он, на фиг, делся с подводной лодки!

– Молодец, – вернувшись, я отметил отсутствие бутербродов и на всякий случай заглянул в ополовиненный чайник. – Теперь можно общаться. Курить будешь?

Заур потянулся было за предложенной сигаретой, но вдруг резко отдернул руку и насупился. Понятное дело. Теперь парень, если останется жив после этой передряги, навсегда отучится брать сигареты у чужих людей.

– Если хочешь, кури, – я бросил пачку и зажигалку на стол. – Давай сразу определимся. Разговаривать тебе со мной так и так придется, так что не будем тратить время на препирательства.

– Если не буду? – уточнил пленник.

– Сало, – широко улыбнулся я. Петрушин сейчас был бы в восторге. – Я не садист, Заур, прошу понять меня правильно. Но мне нужно с тобой поговорить. Так что, давай обойдемся без острых сцен.

– Что хочиш?

– Домой хочу, – признался я. – К жене и детям. Достали вы своей войнушкой – по самое не могу!

– Так ед домой. Что тут делаиш?

– Я тут работаю, Заур. У меня работа такая – куда Родина пошлет… Но давай к делу. Я тебя агитировать не собираюсь. Я просто буду задавать тебе вопросы, а ты отвечай односложно – «да» или «нет». Хорошо?

– Давай, задавай, – разрешил пленник. – Но я все сказал самому главному командиру. Что еще хочиш?

– Хочу, чтобы ты знал: независимо от того, как у нас получится разговор, я тебя уважаю. Ты, конечно, враг. И заслуживаешь самой лютой смерти. Но ты настоящий мужчина. Стрелять может каждый. А принести свою жизнь в жертву во благо общего дела – это удел избранных. И я прекрасно понимаю, что не твоя вина в том, что ты остался жив…

Заур пару раз хлопнул пушистыми ресницами, растерянно посмотрел на меня и потупил взгляд. Слов у него не нашлось. Что бы там ни говорили, а в иных случаях грубая лесть – очень действенный способ для «наведения мостов». Тут надо только с объектом воздействия сообразовывать: например, Иванов, будь он сейчас на месте Заура, просто послал бы меня куда подальше. Но мой объект как раз отсюда. Из этой ситуации, из этого менталитета. Здесь взрослый мужчина говорит такие слова юноше только в том случае, если юноша действительно этого заслуживает.

– Гхм… Зачем так сказал?

– Просто сказал, и все. Чтобы ты не думал, что я тебя только ненавижу, и все. Чтобы знал, как я на самом деле к тебе отношусь… Читать-считать умеешь?

– Думаиш, раз чечен, значит, сабсэм баран?

– Просто спросил… – А вопрос, знаете ли, был вполне уместным. У них тут с девяносто четвертого года образование в глубокой… эмм… пропасти. Несколько поколений понятия не имеют, что такое школьная парта, а про глобус знают, что это такой удобный контейнер для изготовления СВУ.[14]

– Атэц – учител. Все умею. Все знаю, даже английский знаю.

– Да иди ты! А ну?

– Брай блу ви скай. Сан ап он хай. Вэт воз зэ литл бойз пикчерс. Э-э-э… Мей зеар олвейз… Ну, короче – вот так, да.

– Силен, бродяга! Не думал, не думал…

– Слушай, Костя… Скажи, что хочиш?

Спасибо, друг. Стихи на английском и обращение по имени – это уже определенный уровень сближения. Вот так, буквально за десять минут, мы навели «мостик». А когда тебя привели сюда, ты больше всего на свете хотел быстро и безболезненно умереть и смотрел на всех вокруг, как на больших грязных тараканов. То есть к особям своего вида нас не относил. Ты бы с удовольствием послушал, как наши «тушки» хрустят под твоим кованым сапогом. Ты бы бестрепетно подпалил из огнемета наши безжизненные крылья…