Инструктор спецназа ГРУ - Андрей Воронин

Его тщедушное тело начинало сотрясаться от рыданий, он бормотал что-то о деньгах, которых не было, и как он пытался вместо денег всучить «этому пархатому» бутылку водки, и как мать все равно умерла, потому что «сам понимаешь, нечем мне было ему заплатить…» Витька убегал в свою комнату, борясь со слезами, которых стыдился, но голос отца продолжал звучать в ушах, снова и снова повторяя одно и то же.

Отец умер, когда Быков-младший учился на третьем курсе военного училища. Выбор профессии во многом определило полное отсутствие среди курсантов и преподавателей училища «лиц некоренной национальности». Не то их туда не принимали, не то сами они не слишком рвались рисковать своей драгоценной шкурой, защищая страну, из которой вот уже сколько веков втихаря пили кровь, наживаясь на бедах коренного населения.

В училище он неожиданно полюбил историю, к которой в школе относился вполне равнодушно. Возможно, на этот раз ему просто повезло с преподавателем. В изложении полковника Филонова сухие факты вдруг оживали, и курсант Быков словно наяву слышал голоса давно умерших людей, которые сделали Россию великой, видел их лица, вдыхал пороховой дым… В одной из письменных работ Виктор написал: «Основной и едва ли не единственной ошибкой организаторов Великой Октябрьской Социалистической революции я считаю то, что к управлению государством и армией были допущены лица некоренной национальности, агенты международного сионизма…» И так далее, на пяти с половиной страницах, исписанных убористым почерком с наклоном влево.

Полковник Филонов после этого отвел его в сторонку и наедине устроил страшный разнос за антисемитизм, «несовместимый с высоким званием советского офицера», после чего, слегка понизив голос, сказал: «Нельзя так, молодой человек. У вас еще все впереди, да и молоды вы для того, чтобы критиковать партию. Вот вам пример из жизни: всем известно, что у начальника училища на носу бородавка, но никто не кричит об этом. Хотя, повторяю, всем это прекрасно известно и ни генерал-майора Сизова, ни вверенное ему училище не украшает. Подумайте об этом, курсант Быков. Надеюсь, что вы сделаете из нашей беседы правильные выводы».

А потом был Афганистан, жара, грязь и бесконечные чужие горы, набитые оружием, исходившие лютой ненавистью, стрелявшие, горевшие, взрывавшиеся… Вокруг гибли русские, белорусы, украинцы, казахи, наконец — подрывались на минах, корчились с распоротыми животами на пыльных чужих камнях, исходили кровью в тени глинобитных дувалов, попадали в плен и умирали под страшными пытками, мучились кровавым поносом, горели заживо, с матерной руганью жгли кишлаки. А по прохладным, умытым дождиком прямым широким улицам столицы ходили мальчики и девочки с библейскими глазами — смотрели кино, гуляли в парках, смеялись, танцевали и совокуплялись на чистых простынях, заканчивали институты, получали дипломы и начинали при поддержке и покровительстве себе подобных карабкаться вверх по служебной лестнице, поближе к ключевым постам государства. Эта мысль не давала ему покоя, и даже ночами, когда все, кто не стоял на посту, не был в рейде и не сидел в нужнике, исходя кровавым поносом, спали каменным сном смертельно усталых людей, мысль эта терзала его, прогоняя сон.

Потом была контузия, когда пуля, отскочив от камня, за которым он укрывался, рикошетом угодила в голову. Он сознавал, что с головой не все в порядке — она часто кружилась и болела, перед глазами все плыло. Но главный врач госпиталя носил полковничьи погоны и фамилию Эль, и, глядя сверху вниз на обрамленную мелкими седыми кудряшками коричневую плешь и унылый горбатый нос этой обезьяны в белом халате, старший лейтенант Быков деревянным от ненависти голосом выдавил: «Жалоб нет». Военврач первого ранга Эль глянул на него снизу вверх, в глазах его мелькнуло что-то — уж не понимание ли? — и он сухо сказал: «Что ж, молодой человек, вольному воля». И Быков вернулся в часть, а ровно через месяц поймал тот самый осколок…

Гражданка встретила его свежим ветерком перемен. Оказалось, что не все честные люди погибли в Афганистане, захлебнулись водкой или сели на иглу. Снова взвился овеянный славой трехцветный флаг, и заходили по городу, не скрываясь, люди в черных шинелях и лаково блестящих сапогах, при виде которых инородцы бледнели и становились заметно меньше ростом. Они снова начали бежать — семьями, пачками, тысячами, а Быков вместе с другими помогал принять судьбоносное решение тем, кто еще колебался. Он обзавелся новенькой черной формой и скрипящей портупеей, но в парадах «Памяти» не участвовал: мешала хромота. Зато во всем остальном она нисколько не мешала, и однажды полковник запаса Филонов, недавно сменивший мундир цвета хаки на такой же, как у Быкова, снова сказал ему, как когда-то, отведя в сторонку: «Спокойнее, Виктор, спокойнее. Нашу работу не сделаешь за один день. Не стоит торопиться и усердствовать сверх меры Уголовный Кодекс надо чтить, иначе мы вас потеряем. А это будет весьма прискорбно».

И он старался следовать совету полковника, хотя видит Бог, который, как известно, любит русских, порой это было нестерпимо трудно!

Теперь-то ясно, что полковник был неправ. Именно за один день и нужно было сделать эту грязную работу, не откладывая на потом, не давая противнику времени собраться с силами и нанести ответный удар. Но кто мог подумать, что они способны на это? Надо было подумать. Надо было знать, что они никогда не сдаются, ибо это о них сказано, что, будучи изгнанными через дверь, они вернутся через окно. Что вы думаете об этом теперь, полковник? Теперь, когда от «Памяти» не осталось и следа, а честные россияне снова ушли в подполье — гонимые и слабые, как никогда, теперь, когда стоит лишь включить телевизор и непременно глянет на тебя сытое семитское рыло — довольное, куражливое, торжествующее. Как вам это нравится, пенсионер Филонов?

…Он немного снизил скорость, проезжая мимо поста ГАИ, зная, впрочем, что никто не станет его останавливать. Его «броневик» вызывал у гаишников интерес только во время техосмотров, во всех иных ситуациях он был для них словно прозрачным.

Еще бы! Богатый полужидок, ворочающий миллионами долларов, в такую машину не сядет. На таких ездят исключительно пенсионеры вроде него, а с таких много не возьмешь. Лихоимство, как ни крути, черта типично русская, как и пьянство, и инородцы пользуются этим без зазрения совести. Так и есть, даже беглого взгляда не удостоили.

И это было хорошо.

Это со всей очевидностью означало, что Господь Бог всех православных людей по-прежнему с ним, распростер длань над его головой, храня рядового своего воинства от козней врагов и неправого суда земного.

Мимо неторопливо поплыли новостройки, глухие бетонные заборы каких-то не то заводов, не то воинских частей, над головой возникли сдвоенные провода троллейбусной линии, транспортный поток стал плотнее, гуще, и он постарался сосредоточиться, хотя бы на время разогнать слоями плававший в мозгу ядовитый туман. На Бога, как известно, надейся, но и сам не плошай. Какой-нибудь несчастный случай сейчас был бы очень некстати — слишком многое еще недоделано, слишком много утеснений терпит русский народ.

Взять хотя бы этого Забродова. Ведь он казался поначалу вполне приличным человеком, способным понять и разделить его точку зрения. Виктор чуть было не впустил его в святая святых, в сокровенный тайник своей души, чуть было не предложил ему стать своим соратником в великой борьбе — видит Бог, соратник так нужен порой! Вполне естественно, что враг не остается в долгу — Виктор Быков давно объявлен законной дичью, и охота на него идет круглые сутки. Пожалуй, стоит сказать спасибо тому, кто отправил его вместе с другими сыновьями России подыхать в чужие враждебные горы, — он выжил и набрался боевого опыта, так что голыми руками его теперь не возьмешь. Да и Москва не Афган, здесь они не смогут действовать в открытую.