Ангелы спасения. Экстренная медицина - Пол Сьюард

Он очнулся.

Глаза его внезапно распахнулись, он пошевелил руками, поднял ладони к груди, на которую я ритмично надавливал, а потом поднес их к лицу.

Я тут же перестал давить и придержал его руки, чтобы он не задел эндотрахеальную трубку. Потом начал объяснять пациенту, что он находится в больнице, что у него был сердечный приступ, и нам пришлось поставить трубку, чтобы он мог дышать и… Я понял, что он меня не слышит. Стоило мне прекратить массаж сердца, как он опять потерял сознание.

Я снова начал давить. И он снова очнулся.

Совершенно очевидно, пациент пришел в сознание. Его глаза открылись, и он посмотрел на меня. Пошевелил губами, пытаясь что-то сказать, но ему не позволила трубка в горле. И опять, на этот раз не прерывая массаж сердца, я начал объяснять ему, что произошло.

Он меня понимал. Я это знаю, потому что в течение следующего часа он кивал и качал головой в ответ на мои вопросы (трубка оставалась на месте, так как он явно был на пороге нового сердечного приступа, и я не мог допустить потерю времени на повторную интубацию), пока мы говорили, что с ним, каковы варианты развития событий и, самое главное, что будет предпринято далее. Не помню, подписал ли он документы о согласии, но его кивки и покачивание головой были совершенно ясными.

Он понимал, что с ним происходит. А вот мы поняли не сразу.

Однако постепенно ситуация прояснялась. ЭКГ на мониторе была в норме; электрическая активность сердца восстановилась. Возможно, оно даже сокращалось – слегка. Мы сильно надеялись, что клапаны открываются и закрываются в нужном порядке, обеспечивая движение крови в правильном направлении. Легкие работали. Но сердцу требовалось больше сил, чтобы делать свою работу. А пока вместо него работал наш непрямой массаж.

Пациент по-прежнему висел на волоске. Стоило нам остановиться – а это произошло еще один или два раза, пока мы до конца разобрались, что с ним творится, – как пациент терял сознание, не реагировал на наши действия и не пытался дышать. Прервись мы больше, чем на одну-две минуты, и он бы умер. Но в процессе массажа сердца он находился в сознании, реагировал адекватно и не страдал от какой-либо значимой боли. Мы ввели ему морфин, и он показал, что лекарство подействовало. В конце концов, пациент только что перенес сердечный приступ, да еще мы изо всех сил налегали ему на грудную клетку с частотой раз в секунду. Его мозг, легкие и организм в целом функционировали нормально. Не работало только сердце. И мы ничего не могли с этим поделать.

Хотя нет, кое-что могли. Например, запросить помощь.

Я не запомнил, как бежал к телефону и с кем разговаривал. Знаю, что звонил в один из госпиталей ближайшей к нам Санта-Розы, крупнейший из двух. Наверное, меня соединили с дежурным кардиологом. Точно помню, что он удивился, услышав о нашем случае. Мне сказали, что примут пациента и посмотрят, что можно сделать. Возможно, поможет внутриаортальная баллонная помпа. Такая помпа представляет собой шарик на конце катетера, который проводят в аорту (главную артерию, выходящую из сердца), через артерию в брюшной полости. Она надувается и сдувается в одном ритме с сердцем, помогая ему качать кровь.

Возникала новая проблема: как доставить пациента в Санта-Розу? Очевидно, какой бы способ перевозки мы не выбрали, кому-то придется продолжать непрямой массаж сердца всю дорогу до госпиталя.

Поначалу мы подумали про вертолет. Уже не помню, почему с ним не получилось: то ли его не оказалось на месте, то ли пространство внутри кабины было недостаточным для наших манипуляций. И то, и другое вполне вероятно.

Собственно, у нас не оставалось другого выбора, кроме как везти пациента на той же скорой, на которой он прибыл. Фельдшеры находились тут же; бензина было достаточно. Требовался кто-то, кто будет давить на грудную клетку пациента на всем протяжении пути.

Конечно, вызвался я. В конце концов, это был мой пациент. Ответственность лежала на мне. Официально я был главным должностным лицом из всех присутствовавших на месте. Я должен был ехать.

И я хотел. А как же иначе?

Впоследствии я не раз вспоминал ту поездку. Шестьдесят миль по извилистой дороге скорая преодолела за сорок пять минут. Все это время мы с одним из фельдшеров, по очереди, продолжали непрямой массаж сердца.

Та поездка запомнилась мне не как фильм, а как отдельные кадры. Вот я стою на коленях у каталки, руки выпрямлены, ладони на его грудине и ритмично давят на нее. Я не смотрю на свои руки, я смотрю ему в лицо. У него рыжеватые светлые волосы. Глаза открыты. Они голубые. Он глядит на меня. Я разговариваю с ним, успокаиваю, говорю, что буду продолжать, пока мы не доставим его в Санта-Розу, а там уже ждут специалисты, готовые принять все необходимые меры. Он кивает, по-прежнему глядя мне в лицо.

Мы довезли его живым. Он сразу оказался в реанимации, ему установили внутриаортальную помпу. Она заработала: непрямой массаж сердца можно было прекратить и вытащить из горла трубку, чтобы пациент смог говорить.

Он прожил еще два дня. Позже я узнал, что за это время семья смогла его навестить, поговорить, наверное, обнять в последний раз. Они успели попрощаться.

Случаи, о которых можно рассказать историю с началом и концом, происходят в отделении скорой помощи нечасто. Наши встречи с пациентами слишком коротки. Обычно в памяти остается только вспышка – образ человека, вырванного из своей обычной жизни и внезапно оказавшегося в ситуации, которую он себе раньше и представить не мог.

Вот одна такая вспышка: молодой мужчина, сидящий на каталке, который только что видел радугу.

Я проработал пятнадцать лет, пока мне впервые не попался пациент с инфарктом, моложе по возрасту, чем я.

В этом нет ничего удивительного. Я закончил медицинский факультет в двадцать пять, а пять лет спустя – ординатуру. Мне только перевалило за тридцать, когда я начал подрабатывать в отделении скорой помощи. К сорока я уже повидал немало тяжело больных пациентов, но те, кто были моложе меня, обычно попадали к нам с травмами, раковыми заболеваниями или серьезными инфекциями – а не с тромбом в коронарной артерии.

Я не говорю, что молодые не страдают заболеваниями сердца. В середине и в конце прошлого века вскрытия американских солдат, убитых в Корее, показали наличие жировых бляшек в артериях даже у девятнадцати- и двадцатилетних юношей. Помню, когда я был на пятом курсе, отец одного из моих приятелей в тридцать пять лет умер от инфаркта. В то время, правда, он казался мне уже старым.

Рано или поздно я должен был столкнуться с кем-то моложе себя, кто попытается умереть от инфаркта у меня на глазах. Я это знал. Я знал также, что у молодых сердечно-сосудистые заболевания часто развиваются незамеченными. Поэтому был настороже.

И вот он ко мне пришел.

Ему было за тридцать, кажется, тридцать шесть. У него не было лишнего веса, не было диабета, он, насколько я мог судить, не принимал наркотики и регулярно тренировался. Похоже, он даже не курил.