Дина. Дар змеи - Лене Каабербол

Она неуверенно глянула на меня.

— Я не знала, что это вы.

— Дина, что с тобой?

— Ничего.

— Почему ты остановилась? Ведь мама сказала, что нам всем нужно держаться вместе.

Она смотрела на белые уши Шелковой.

— Я… я, верно, заснула.

— Уснула и не упала с лошади?

— Такое бывает.

Она отвечала упрямо и невпопад. Ну, ладно, можно свалиться и все же повиснуть на спине лошади. Но это не объясняет, почему остановилась Шелковая. Ведь лошади по своей воле не отстают… К тому же Дина не похожа на человека, который спал. Скорее, на того, кому с открытыми глазами привиделся кошмар! И почему, когда мы звали ее, она не отвечала? И что имела в виду, когда объясняла: она, мол, не знала, что это мы?.. А кому же еще быть?

Нет, что-то неладно с младшей сестрой. Не надо быть Пробуждающей Совесть, чтоб видеть это.

— Дина…

— Говорю ведь, я заснула! — Она сердито глядела на меня. — Думаешь, я вру?

— Едем! — произнес Нико. — Лучше нам поскорее вернуться к другим. Незачем пугать их еще больше.

Я думал, что мать станет бранить Дину. Но она смолчала.

— Залезай в повозку! — только и сказала она, но таким голосом Пробуждающей Совесть, что Дине ничего другого не оставалось, как только послушаться. — Роза, ты сможешь ехать верхом на Шелковой?

— Может, и смогу, — неуверенно ответила Роза.

— Тогда давай!..

Слова матери звучали жестко, будто удары бича, и Дина едва успела перейти в телегу, как мать хлестнула мышасто-серую вожжами ниже спины, да так, что та испуганно рванулась вперед. Мама заставила ее перейти в галоп, так что повозка затряслась, подпрыгнула и загрохотала, а потревоженная Мелли захныкала.

— Спокойно, мадама! — закричал Каллан. — Подумайте о колесах! Подумайте о ногах лошади!

— Для этого у нас времени нет! — ответила ледяным голосом мать. — Мне надо думать о душе дочери!

О чем это она? Спрашивать было некогда. Мне только не отстать, поспеть бы за ними. Тут уж не до уютных историй и не до пожеланий доброй ночи. Копыта стучали о камни. Белая пена клочьями слетала с губ Кречета, а его темная шея дымилась от пота. Внезапно факел на передке телеги погас — то ли от ветра, то ли от быстрой езды, но даже это не заставило маму остановиться. Как она гнала серую! Чудо, что колеса еще держались! Чудо, что ни одна лошадь не споткнулась! А может, чудо и то, что мы все вместе, живые и здоровые, добрались до Скай-арка, включая даже мою неосторожную младшую сестру. остаовилась

Мы в огромном долгу у юной Пробуждающей Совесть, — сказал Астор Скайа. — Сецуану здесь не пройти!

Он с гордостью показал нам защитные укрепления — метровой толщины стены, башни, где в случае нужды прячутся лучники в сторожевых черных и синих мундирах с гербом Скайи — орлом, вышитым на груди.

Скайарк, будто свернувшийся в клубок дракон, застыл на страже со всеми своими зубчатыми стенами, что, изгибаясь, простирались от одной отвесной скалы в ущелье к другой. Снаружи в крепость никак не проникнуть, разве что у тебя есть крылья.

— Во всяком случае, это задержит его, — задумчиво молвила мама.

— Задержит его? Мадам, за триста лет ни один недруг не проник сквозь эти крепостные укрепления. Этот Сецуан вряд ли свершит подобный подвиг в одиночку!

— Не силой, нет! Хитростью. Будь бдителен, Скайа! Будь очень-очень бдителен! Он заставляет людей видеть то, чего нет, и не видеть то, что есть на самом деле! Он может принять сотни обличий и заставить злейших своих врагов протягивать ему руку, будто он им брат!

Похоже, Астор Скайа впервые обеспокоился. Он уже смотрел на крепостные стены и сторожевых как-то по-новому и уже не так самоуверенно.

— А нет ли у него опознавательного знака? — спросил он. — Если он может принять сотни обличий, как нам узнать его? Ведь не бросать же нам каждого странника или проезжего в острог?!

— Есть у него такой знак, — внезапно смутившись, ответила мать.

Смутилась? Моя мать? Та, что всегда так уверена во всем на свете и особенно в себе?

— Татуировка — змеиная голова. Это его родовой знак. Его не скрыть.

— А где этот знак?

— Как раз над пупом, — сказала мать, и щеки ее зарделись.

И тут впервые до меня дошло, что Сецуан и вправду приходился отцом Дине. И моя мать видела эту татуировку и, может, даже… даже дотрагивалась до нее! И что у нее был ребенок от человека, вынудившего нас теперь спасаться бегством.

Я так разозлился, что не мог стоять спокойно. Мне захотелось хорошенько тряхнуть ее, накричать на нее.

Как она могла пойти на такое? Она, которая вечно учила других, что пристойно и что непристойно?

Астор Скайа с любопытством смотрел на нас обоих. Прикусив язык, я сдержал свои гневные слова — ведь это не для его ушей.

— Пожалуй, спущусь-ка я вниз и прилягу, — выдавил я.

И ушел, спустился вниз по каменным ступеням на крепостной двор.

Моя мать — и ядовитый змей! Сецуан! Как она могла!

Даже сейчас, в полночь, Скайарк не спал. Факелы горели, а сторожевые либо ожидали, что их вот-вот сменят, либо их только что сменили. Небольшая компания стражников играла в кости на крепостном дворе. Я остановился; мне не хотелось, чтоб они меня увидели и о чем-нибудь спросили. Прислонившись к шершавой и по-ночному прохладной стене, я спрятал лицо в тени. Как она могла?

Сверху, с караульного поста надо мной, я услышал ее голос:

— Если моя дочь сослужила службу Скай…

— Она сослужила. Мадам известно, что мы в долгу перед ней за множество спасенных жизней!

— Да, я знаю. И потому прошу теперь от ее имени помощи Скайа-клана. Астор Скайа! Затворите ворота Скайарка на десять дней! Никого не впускайте в город и не выпускайте оттуда! Вообще никого!

— Десять дней! — медленно произнес Астор Скайа. — Это долгий срок. И как раз сейчас — в разгар самой бойкой торговли… Перед воротами соберется немало разъяренных людей!

— Мне необходимо это время, Скайа! Десять дней в безопасности, чтобы замести следы и не дать ему отыскать нас вновь.

На миг стало тихо.

— Ладно! — сказал Астор Скайа. — Десять дней! Мое слово, мадам!

— Спасибо! — поблагодарила его мама. — Это дает надежду…

«Да, куда как хорошо, — в ярости подумал я. — Но если бы ты не развратничала с этим змеем, нам бы эти десять дней не понадобились вовсе. Нам бы не пришлось бежать сломя голову прочь от Дома Можжевеловый Ягодник, прочь от Пороховой Гузки, прочь от всего, что сделало нашу жизнь радостной и спокойной».