Клинки надежды - Алексей Волков

– Сами-то кто? – опять спросил Сухтелен.

Может, с этого стоило начать, но не убегут же!

– Местные мы, – покосился лавочник, и остальные согласно загалдели.

– А оружие зачем?

– Так ведь банда! – заявил один из мужиков.

– Вы что же, с ней воевать собрались? – вступил в разговор подошедший Раден.

Слышавшие это солдаты невольно захохотали. Пусть обстановка не очень располагала к веселью, однако очень комично было представить эту разношерстную кучку в виде бравых вояк.

– Ну-ну, – покачал головой Сухтелен.

Он достал папиросу, чиркнул спичкой, но последняя сразу потухла.

– Черт! – выругался гусар.

Раден без тени подобострастия протянул подполковнику зажигалку.

– Вы что, так с оружием при банде и ходили? – небрежно осведомился барон, пока Сухтелен прикуривал.

– Походишь при них с оружием! Враз в распыл пустят! – Глаза лавочника продолжали перебегать с одного предмета на другой.

– Тогда откуда оно у вас? – продолжил расспросы ротмистр.

– Хто опосля ухода банды подобрал, а у кого и заховано было, – отозвался тот самый мужик, который говорил насчет банды.

– Тогда какого черта раньше не доставали?! – внезапно вспылил Сухтелен.

Ответом было молчание. Неприятно сознаваться в собственной трусости, и в то же время любое оправдание – это лишь завуалированное признание в ней.

– Ваше благородие, кони готовы! – Рослый унтер, шедший с бригадой с самого начала, подошел к подполковнику уставным шагом и четко вскинул руку в приветствии.

– Сейчас отправимся, – кивнул ему мгновенно успокоившийся Сухтелен и вновь повернулся к жителям: – Пассажиры где? Что с ними?

Рассказ Орловского о том, как банда снимала с поездов людей, давно не давал ему покоя.

Пленники замялись, стали переглядываться, кто со страхом, кто просто смущенно. О ком идет речь, они поняли сразу и теперь ждали, кто решится ответить.

– Порешили их бандюганы, – наконец выдохнул лавочник.

– Когда? – Сухтелен внутренне был готов к подобной возможности, но все равно внутри у него похолодело.

– Да, почитай, кажинную ночь энтим и занимались, – вновь встрял давешний мужик. – Все пакгаузы были трупами завалены.

– Всех?

– Откуда мы знаем? – зло бросил социалист. – Кого-то, может, приняли в банду. А остальных вместе с детьми…

– Мы их земле предали. В братской могиле, – дополнил лавочник таким тоном, словно в сделанном было нечто героическое.

Солдаты насупились. И вроде было не привыкать к всеобщему зверству, но каждый раз, сталкиваясь с бессмысленной жестокостью, воины чувствовали себя виноватыми перед жертвами. Ведь могли бы спасти. Или не могли? Везде не успеешь…

– Жителей тоже положили изрядно, – упреждая следующий вопрос, вздохнул лавочник. – Из дюжины разве что один уцелел.

– Свобода, черт! – зло сплюнул Сухтелен.

– Не вам говорить о свободе! – неожиданно вскинулся социалист. И откуда только в нем проснулась отвага! Или это нервы, оттого что реальность ни в чем не соответствует мечтам?

– И не тебе, – оборвал его подполковник.

Обращаться вежливо с подобной публикой он считал ниже своего достоинства. Тем более теперь.

– Сатрап! – взвизгнул социалист.

Нервы у одного из солдат не выдержали. Оскорбление командира – это оскорбление всех, кто служит под его командованием. Крепкий солдатский кулак обрушился на челюсть оскорбителя, и полуинтеллигент кулем рухнул на землю. Полежал некоторое время, затем встал. Облизнул окровавленные разбитые губы, однако возмущаться больше не стал. Сила зачастую является лучшим аргументом в споре.

Сухтелен чуть качнул головой. Действия без приказа он не одобрял, поступок – не осуждал. Некоторые люди сами напрашиваются на зуботычину.

– Двигаем к ближайшей церкви. Там соберем народ набатом. Сделаю объявление, – объявил подполковник.

Он повернул к лошадям и не видел, как стало меняться лицо пострадавшего. Социалист почувствовал вкус крови, и это подействовало на него самым странным образом. Глаза полыхнули красноватым отблеском, распухшие губы стали кривиться в недоброй усмешке, и даже в стойке появилось нечто хищное, словно у зверя, выжидающего удобный момент для нападения.

Следом за Сухтеленом утратили интерес к пленным и солдаты. Не враги же, в конце концов, а кто и как себя вел, пусть Бог рассудит. Один лишь Раден чуть замешкался, собираясь вскинуть драгунку за спину, и краем глаза заметил, как интеллигент тянет что-то из кармана. Дальше сработал инстинкт. Тот самый, который позволял ротмистру выйти живым из самых разных переделок.

Барон машинально, нисколько не задумываясь, взмахнул винтовкой. Удар прикладом пришелся социалисту выше кисти. Будь лишнее мгновение для замаха – и кость непременно бы хрустнула, а так социалисту, можно сказать, повезло. Лишь выпал из руки браунинг.

Только сейчас Раден смог увидеть лицо несостоявшегося стрелка. Оно было перекошено не столько от боли, сколько от откровенной злобы и неукротимого желания бить, рвать, терзать. Подобные выражения лиц бывают в рукопашной схватке, когда разум замирает, тушуется и из человека прет звериная сущность. Показалось ли, нет, но из приоткрытого рта торчали клыки, этаким мазком для завершения картины.

В следующий миг интеллигент бросился на своего обидчика, однако тут навалились солдаты, скрутили, кто-то даже успел не очень сильно огреть прикладом по затылку, другой с чувством двинул ногой под дых…

Сухтелен стремительно обернулся, увидел, что его вмешательство не требуется, и спокойно произнес:

– Благодарю, барон. Будьте любезны, найдите священника и звонаря.

Вид у социалиста по-прежнему был звериный, только зверь теперь был не хищный. Так, хорошо побитая собака. Раден даже усомнился – может, пригрезилось? Красноватый блеск, клыки…

В возне с социалистом все как-то отвлеклись, перестали обращать внимание на остальных пленников. А зря.

Случайная кровь привлекла внимание горожан, пробудила в них нечто, доселе скрытое под привычной человеческой маской. Только в отличие от радетеля за всеобщее счастье простые горожане были более дружны. Даже не дружны – дружба чувство высокое и не может распространяться на всех, – а склонны решать проблемы всем миром.

Миром они и навалились на отвлекшихся солдат.

Нападение получилось неожиданно и страшно. Вдвойне страшнее оттого, что не имело никаких разумных причин и оправданий.

Лица вчерашних лавочников и сельских тружеников перекосились, как перед этим лицо социалиста, глаза стали безумными, налились кровью, а в приоткрывшихся ртах не одному барону померещились клыки.