Моя собака любит джаз - Марина Москвина

— Да, — согласился папа, не понимая, куда она клонит.

— Значит, наши куранты у вас били в два…

— Так в два или в двенадцать? — нетерпеливо спросила оператор компьютера.

— Выходит, в два, — простодушно ответил папа.

Та все записала и эту информацию вложила в компьютер.

Через пять минут на экране вспыхнуло:

— Что? — бледнея, проговорил папа. — Что там написано?

— «Куз-не-чик», — прочитал я. — Ты в прошлой жизни был кузнечиком!

— Ах, кузнечиком! — повторил папа, не в силах осознать, что произошло. — А каким?

— Маленьким, зеленым, — ответила оператор.

— Так, — сказал потрясенно папа и пошел не разбирая дороги.

— Миша, Миша, не верю, это какой-то ляпсус! — кричит мама. — Ты был Толстой, это видно невооруженным глазом, но только, наверное, не Лев, а Алексей!

Мы проходили мимо трикотажного отдела, и мамино внимание привлек яркий зелененький джемперок.

— Джемпер, Миша! — обрадовалась мама. — Как раз твой размер.

Она сняла его с вешалки и натянула на папу, и папа, впервые за это время, не оказал ей сопротивления. Он стоял — длинный, бледный, в зелененьком свитерке — вылитый кузнечик.

— А что? Мне нравится, — сказал папа, потерянно глядя на себя в зеркало. — Люся, Люся, — тихо проговорил он, — ты моя Полярная звезда.

— А ты мой Южный Крест, — ответила мама.

Мы вышли на Красную площадь. Ветер, небо, облака…

— А я даже рад, — сказал папа и вздохнул полной грудью. — У меня камень свалился с души. А то я подумал, что мне надо продолжать дело Льва Толстого.

Теперь мы висели один на один, с глазу на глаз, не на жизнь, а на смерть. Он висел ровно и немигающим глазом глядел прямо перед собой, производя впечатление человека, способного с легкостью провисеть жизнь.

Я тоже висел — несгибаемый, с бесстрастным лицом. Я знал: если я упаду — меня ждёт бесславный конец.

Как-то у нас по природоведению была контрольная на тему человека. Мы проходили голову, скелет, лопатки, зубы, уши… Все хохотали я не знаю как! А Маргарита Лукьяновна сказала:

— Кому смешно, может выйти посмеяться за дверью.

И прицепилась именно ко мне.

— Антонов, — говорит она, — ты знаешь, где у человека что?

А я смеюсь, не могу остановиться. Такая чертовская вещь этот смех. Его нельзя сдержать, можно только напрячься, но в этом случае я за себя не ручаюсь.

— Антонов, — сказала Маргарита Лукьяновна. — Я ясно вижу твоё будущее. Ты никогда не принесёшь пользу Родине. И не достигнешь никаких высот. Ты будешь есть из плохой тарелки, дырявой ложкой, спать на диване с клопами и в пьяной драке зарежешь товарища.

Вообще уже учителя дошли! Им даже в голову не приходит, что такой двоечник, как я, может стать садовником. Ведь стать садовником — никаких дипломов не нужно.

Садовником в красных кедах, окучивающим пионы, в кепке и с бакенбардами.

Откуда ей знать, что я сам всех боюсь?

Если я вижу жужелицу в книге, мне кажется, что она меня уже укусила. Когда я был маленький и видел много людей, и что все они идут куда-то, мне казалось, что все они идут убивать дракона.

И вот теперь он — Буздалов. О нём во дворе ходили страшные слухи.

— Видишь — трава примятая? — говорили жильцы. — Здесь Буздалов сидел в одном шерстяном носке и из-за куста подслушивал чужие разговоры.

— Видишь перья? — говорили они. — Это Буздалов ворону съел.

Буздалов — ногти нестриженые, зубы нечищеные, голова, как бицепс на плечах, а первое слово, которое он сказал в своей жизни, — «топор».

Как-то Буздалов допрыгался: ему выбили зуб, а через неделю на этом месте у него вырос новый зуб — золотой.

Я чуть не умер от страха, когда он погнался за мной — хотел пригробить. Но я отвлек его разговором.

Папа говорит:

— Мой Андрюха, хотя и двоечник, но очень способный. Я его отдам в английскую школу, и в музыкальную, и в фигурное катание.

А мама:

— Какое фигурное катание? Ему надо учиться лупасить хулиганов! Нельзя в наше время быть тютей и мокрой курицей.

— Люся, Люся! — отвечал папа. — У каждого из нас есть свой ангел-хранитель. И если кто-то не слышит шороха его крыльев, то это у него с ушами что-то, а не означает, что его нет.

— Но на всякий случай, — говорила мама, — ты должен воспитывать в Андрюне храбрость.

А папа отвечал:

— Я и сам-то не очень храбрый. Я научу нашего сына великому искусству убегать. Ты знаешь, Люся, когда надо убегать? За пять минут до того, как возникнет опасность.

— А если с ним будет девушка? — сказала мама. — И на эту девушку в тёмном переулке накинется головорез?

Я сразу представил себе: ночь, ветер тёплый, совсем не пронизывающий, я и моя девушка возвращаемся из ресторана.

— Это какое созвездие, Андрей? — спрашивает девушка.

— Это Большая Медведица, дорогуша, — отвечаю я.

И тут появляется Буздалов с чугунным утюгом. И перед носом у моей девушки демонстративно накачивает мышцы шеи.

— Хорошее дело, — говорит он, — мускулы качать. Благородное. Ни о чём не думать, только качать и качать. А потом их взять как-нибудь однажды и использовать!..

Я бы дал тягу, но моя девушка — нескладная, неуклюжая, ей не унести ноги от Буздалова. Если я убегу, он стукнет её утюгом и съест, как ворону.

— Я должен спасти свою девушку, — сказал я.

И папа сказал:

— Да, ты должен её спасти.

И он повел меня в секцию боевых китайских искусств при ЖЭКе. В одну вошли дверь — там арбузы продают. В другом помещении встретил нас физкультурник. Сам красный, с красными руками, такой пупок у него мускулистый. Тренер у-шу Александр Алексеевич.

Потные, красные, толпились вокруг его воспитанники. Особенно кто прошел курс, тот выглядел, конечно, смачно. Мы как взглянули с папой — такие лица, такая речь там слышится, — нам сразу захотелось домой.

Но моя перетрусившая девушка, похожая на пингвина, стояла у меня перед глазами, а злоумышленник Буздалов занёс над нею свой утюг.

— Я остаюсь, — сказал я папе.

А папа сказал тренеру:

— Друг! Возьми моего сына в обучение. А то что у нас за семья? Мать больная, прикована к постели — у неё ангина. Я — ты видишь — сутулый, сухощавый. Пусть хоть сын у нас будет громила.