Мозг серийного убийцы. Реальные истории судебного психиатра - Флоранс Ассулин

class="p1">После чтения художественной литературы совершим краткий экскурс в мир кино. Стивенсон оживил отделенную часть Джекила. Как представить себе непостижимое? Как изобразить то, что не оставило после себя никаких зримых свидетельств? В этом и заключается задача сценаристов и режиссеров. Мягко говоря, многие из них брались за это дело: серийным убийцам посвящено невероятное количество фильмов. Сценаристы используют их как ярчайшее воплощение зла и борьбы с ним. В конечном счете само понятие серийного убийцы кинематографично. Роберту Ресслеру[48], автору словосочетания serial killer, принадлежат следующие слова: «Оглядываясь назад, полагаю, что при выборе наименования я держал в голове мыльные оперы, которые тогда были в моде и демонстрировались в субботу вечером. Каждая серия заканчивалась такой напряженной и драматичной сценой, что зритель неизменно возвращался на следующей неделе, чтобы узнать, что будет дальше»[49].

Цель серийных преступлений – инсценировка и воплощение в беззаконных деяниях того, что ранее не имело психического представления[50]. Напрашивается вопрос, не является ли совершенно неочевидный характер психологической травмы – а следовательно, и глубинный мотив преступных деяний, – причиной изобилия и даже переизбытка мифических, кинематографических и литературных образов, а также порожденного ими увлечения таким персонажем, как серийный убийца? Не в силах представить себе эту травму, оказавшуюся как бы в слепом пятне, публика начинает фантазировать, вкладывая в само преступление слишком глубокий смысл. После совершения первых убийств следует подготовка к следующим. Чем чаще субъект повторяет свои деяния, не будучи при этом задержанным, тем ближе то, что он ищет в себе, тем сильнее он приближается к извращенному сценарию. Но повторная активация перцептивных действий происходит не в психическом сценарии, а в реальной жизни. Напоминаю, что речь идет не о сексуальном извращении, а о сексуальной извращенности и нарциссическом извращении.

Парадокс заключается в следующем: фантазировать может весь мир, но не они, неизменно отмеченные бедностью воображения. Они действуют, а не размышляют, не зная, что ими движет. И чем меньше они думают, тем больше мы фантазируем за них. Серийному убийце приписывают целый спектр желаний, наслаждений и протестов. Будучи непостижимой для нашего понимания, его мотивация порождает всевозможные фантасмагории. Так, дегуманизацию себя и других, а также демонстративное безразличие мы находим в легендах о механическом убийце Големе. Угроза всему живому воплощается в мифической власти демиургов. Расщепление «Я» – это пресловутое соприсутствие доктора Джекила и мистера Хайда. Жадное поглощение того, чего они чувствуют себя лишенными, взывает к легендам о вампирах. И вот так жалкие неудачники принимают облик всемогущих эпических героев. В очередной раз мы попадаем в ловушку, отождествляя их с этим мифическим всесилием.

Изощренному обаянию этой современной парадигмы зла следует противопоставить реализм клинической практики. Только она позволяет освободиться от увлеченности, не поддаваться ей, избегать возвеличивания зла, даже если это происходит в процессе борьбы с ним (подобное нередко встречается в художественной литературе).

Что же касается профайлера, то он должен отследить путь серийного убийцы в обратном порядке, действуя во имя добра, – хотя для кого-то предчувствие зла может показаться подозрительным. Убийца превращает незалеченную психическую травму в преступную реальность. Посредством поистине алхимического преобразования профайлер меняет сценическую реальность преступления на психологическую. Он распознает психику убийцы. Из крови, спермы и пропитанного ужасом хаоса он заставит проступить личность преступника. В данном случае я не говорю о той помощи в расследовании, которая может быть оказана психиатрами или психологами, – речь идет о современной мифологии профайлинга.

В природе Хайда сеять зло, наносить ущерб жертвам. Итак, я перехожу к тому, что назвал преступной любовью с первого взгляда, то есть к встрече с несчастной будущей жертвой. Нечего и думать, что здесь может быть универсальный образец. Я уже говорил, что попытка измерить такое явление, как серийный убийца, – нечто из области фантазий. Таким образом, дальнейшие выводы касаются только части случаев. В своих изысканиях я опирался на исследования Клода Балье, касающиеся серийных насильников, и на работы американского психоаналитика Рида Мелоя[51], который изучал преступников‑психопатов. Вначале такой субъект бессознательно испытывает зависть. Будущая жертва обладает витальным началом, которого серийные убийцы изначально лишены и которое они тут же интуитивно обнаруживают. Многие нарциссические извращения восходят к архаическим представлениям о захвате энергии, оживлении, вампирской жажде. Их восприятие психической деятельности другого человека обратно пропорционально их интуиции в отношении собственной психической жизни. Кажется, будто витальная сила окружающих заполняет внутреннюю пустоту серийного убийцы. Парадокс состоит в том, что изначально эта встреча весьма опасна и для самого убийцы, так как в ней непосредственно участвует расщепленная зона. Истинное насилие осуществляется в той мере, в какой преступник ощущает опасность собственного уничтожения: ставка высока. В условиях обратной перспективы пассивность и страх травмы преобразуются в активность и торжество над другим человеком. Начиная с удивления, связанного с первым более-менее неподготовленным преступным деянием, этот матричный опыт будет постепенно осваиваться. Это освоение включает в себя предвкушение нападения, преследование, методы действия и перекликается с фрейдистским принципом удовольствия[52]. Оно подразумевает подготовку условий для возникновения чудовищного, «выходящего за рамки принципа удовольствия», с целью вернуться к еще одному фрейдистскому понятию – влечению к смерти. Иными словами, парадокс заключается в попытке управлять непреодолимым влечением к повторению – тем, что в принципе невозможно обуздать. Попытка контролировать травму заранее обречена на провал. Преступление едва ли может служить способом исцеления. Оно не окупается психически. Остается принуждение повторять его снова и снова.

По мере сериализации преступлений становится все более контролируемым активный поиск ситуаций, срабатывающих подобно спусковому механизму. В зависимости от обстоятельств это будет район, какое-то конкретное место, атмосфера, употребление или неупотребление алкоголя и наркотических веществ. Однако даже вооружившись полным преступным инструментарием, серийный убийца, который не является шизофреником, способен отказаться от задуманного, если обстоятельства не благоприятствуют и слишком велика опасность быть задержанным. Впрочем, именно по этой причине он может нести уголовную ответственность. Так было с Пьером Шаналем, Ги Жоржем, Патрисом Алегре, Мишелем Фурнире и Жеромом.

При таких условиях чертик либо выскочит из своей табакерки, либо нет. Встреча либо состоится, либо сорвется. Без соответствующей подготовки эта встреча в конечном итоге стала бы в высшей степени рискованной из-за элемента неожиданности, внезапного столкновения, воспламенения перцептивных действий.

Таким образом, чтобы перейти к осуществлению своих намерений, необходимо связать сегодняшние преступные действия с прежними страданиями. Мощным катализатором этого превращения вчерашнего бедствия в сегодняшний триумф является защитное движение, которое обеспечивается нарциссической извращенностью. Иногда, чтобы постепенно, шаг за шагом занять соответствующую позицию, субъекту требуются десятилетия (Мишель Фурнире).

Но как охарактеризовать эту преступную любовь с первого взгляда, эту ужасную встречу? Очень часто,