По зову сердца - Джин Стоун

— Да, матери все такие.

Филип напомнил себе, что Джанина Аршамбо — его мать. Она вырастила его, любила и готова была всем для него пожертвовать. Джанина любила его не меньше, чем Джозефа, тоже приемного сына. К счастью, Филип не рассказал ей о встрече с Пи-Джей, ибо не хотел огорчать ее. Да и Джозефу он поведал об этом только по глупости.

— Джесс, так что я могу для вас сделать?

— Филип, мне нужно поговорить с вами. У вас найдется время пообедать со мной, скажем, на следующей неделе?

— Что-то серьезное?

— Да. У меня к вам дело. Хотя я в любом случае была бы рада встретиться с вами.

Эта маленькая женщина сделала ему великое добро.

Он пролистал календарь.

— Вас устроит четверг? Раньше у меня не получится.

— Да, четверг подойдет. Мне приехать к вам в офис?

— Нет, — быстро сказал Филип, не желая, чтобы Джозеф стал свидетелем их разговора. — Давайте лучше встретимся в — »Зеленой таверне». Скажем, в час?

— Прекрасно, Филип. Спасибо вам.

Положив трубку, он задумался: что нужно от него Джесс? У нее наверняка полно знакомых юристов. Людям, получившим большое наследство, юристы нужны не меньше, чем врачи — больным.

Он не мог догадаться, какое дело привело к нему Джесс Рэндалл. А «Зеленую таверну» Филип выбрал потому, что рядом когда-то жила Пи-Джей. Ему нравилось проходить мимо дома, где он встретился с, ней, становилось спокойнее на душе, хотя он никогда больше не увидит Пи-Джей.

Филип вздохнул и посмотрел на часы. Три часа сорок две минуты. Хватит ждать звонка. Надо опять пройти мимо дома Пи-Джей. Может, тогда ему станет лучше.

К черту «Макгиннис и Смит»!

Здание осталось таким же, как пять лет назад, когда Филип появился здесь впервые. Коричневый кирпич с бежевой полосой. Стиль тридцатых годов. В ту пору только самые обеспеченные жители Нью-Йорка могли позволить себе квартиры с окнами на Центральный парк, где вдоль обочины выстраивались длинные лимузины и в них садились дамы в мехах и господа в шляпах. Теперь здесь ожидали пассажиров такси и парковались «БМВ», а вокруг сновали молодые дельцы, толкующие о сделках с недвижимостью, в результате которых в одночасье сгорают или удваиваются состояния.

Дул пронизывающий мартовский ветер. Филип остановился, поднял воротник пальто и стал отсчитывать этажи. Пи-Джей жила на двенадцатом.

Он появился здесь осенью, в час, когда солнце начинало опускаться над Гудзоном — как и сейчас. В окне двенадцатого этажа тускло горела лампа, но она уже не принадлежала Пи-Джей. Филип закрыл глаза и мысленно перенесся в квартиру. Высокие, прекрасно сохранившиеся лепные потолки; плюшевый диван и бежевые обои в тон обивке; столики со столешницей, покрытой гладким мрамором; картины старых мастеров и статуэтки. Совсем не похоже на обстановку дома Дональда и Джанины Аршамбо, где вырос Филип: темные столы красного дерева, покрытые кружевными скатертями, драпированные кресла, овальные шерстяные коврики. Все это означает в нашу эпоху, что хозяева принадлежат к обеспеченному классу, всегда вовремя платят по счетам и могут выделить средства на обучение двух приемных сыновей в колледже. Но — ни картин, ни скульптур. Обо всем этом размышлял Филип в тот памятный день, когда стоял в комнате с окнами на Центральный парк и думал, признает ли его Пи-Джей и не испытает ли разочарования.

— Нет! — тихо вскрикнула Пи-Джей, когда Джесс и Филип вошли в спальню, где она угасала.

— Я хотел увидеть вас, — проговорил Филип дрожащим голосом. — Я хотел встретить мою мать.

Колени его дрожали.

Пи-Джей с трудом приподняла голову.

— Ну вот и увидел, — слабым голосом выговорила она. — Если хочешь взглянуть поближе, я стащу эту фигню, и ты увидишь лысое чудовище, которое тебя родило.

Филип не знал, откуда у него взялось мужество. Может, оно было порождено годами раздумий о матери, о том, не от нее ли унаследовал он страсть к рисованию? Так или иначе, он нашел в себе силы приблизиться к постели, присел на ее краешек и повернул голову.

— Посмотрите на меня, — попросил Филип. — Мне нужно видеть ваши глаза.

И он увидел ее ясные глаза, до которых не добрался рак. Такие же изумрудные, как и у него.

Тогда Филип протянул Пи-Джей розу — розу, купленную несколько часов назад, когда он еще думал, что мать приедет в «Ларчвуд-Холл».

— Извините, — робко проговорил Филип, — она чуть-чуть завяла.

— Господи, Боже мой! — Пи-Джей вздрогнула и расплакалась. — Какой же ты красивый!

Она погладила его по щеке.

А сейчас на щеках, бровях и ресницах Филипа таяли снежинки. Он был благодарен судьбе за то, что успел увидеть мать, узнать ее, хотя она слишком быстро погибла от рака груди.

И вот в четверг он вновь встретится с Джесс, той женщиной, что принесла ему великое счастье, сменившееся неизбывным горем. Что ж, жизнь состоит из черных и светлых полос, а между ними — часы, дни, годы пустоты, заполняемой разными никчемными занятиями вроде юридических консультаций и ожидания хороших или плохих времен.

Филип повернулся и медленно направился к станции метро. Скоро он приедет на вокзал и сядет в поезд на Ферфилд. Сегодня вечер среды, а это значит, что на столе красного дерева, стоящем на шерстяном ковре, для него будет накрыт ужин.

Едва он показался в дверях, как Джанина Аршамбо крикнула:

— Позвони брату на сотовый телефон. Он сходит с ума.

Филип невольно улыбнулся, ибо мать произнесла слова «сотовый телефон» таким неподражаемым тоном, будто это полезное изобретение человечества заслуживало столь же серьезного внимания, как автомобиль или математика. Хорошо, что на этот раз она не пригласила к ужину никого постороннего — например, девушку из респектабельной семьи в надежде удачно женить Филипа. Более того, мать не забросала его своими обычными вопросами: как он доехал, что ел днем, почему не привез белье для стирки (она хотела стирать ему рубашки, считая, что сын очень занят, а у нее времени хоть отбавляй).

Он повесил пальто, ослабил галстук и прошел на кухню, где на плите медленно закипала черная эмалированная кастрюля. Потянув носом, Филип заметил:

— О-о, тушеная говядина!

— И булочки. — Джанина стряхнула пылинку с его рукава и, отвернувшись, помешала в кастрюле. — А теперь звони брату. Спроси, когда он и Камилла приедут.

Филип знал, что приедут они в четверть восьмого, поскольку так всегда бывало каждую среду. И каждое воскресенье в половине третьего. Джозеф и его жена так же неизменно придерживались своих привычек, как и Джанина Аршамбо: тушеная говядина в темно-синих мисках и пшеничные булочки. Филип удивлялся, как ему два года назад пришло в голову предложить матери продать этот дом и перебраться в кондоминиум[6]. Ни за что на свете она не расстанется с этим старым домом, как не станет играть по средам с подругами в бридж вместо того, чтобы готовить ужин для двух взрослых сыновей.