Обещай мне эту ночь - Сара Линдсей

Он помог ей подняться и пристально вгляделся в лицо.

— Я вас знаю?

— Не сегодня, — промурлыкала она, надеясь, что этот ответ его удовлетворит.

Очевидно, так оно и было, потому что он, не говоря больше ни слова, закружил ее в неистовом народном танце. К. тому времени как танец закончился, она едва дышала и смеялась до слез, но все же заметила, что Маркус так направлял их движение, что, когда музыка смолкла, они оказались прямо напротив двери на террасу.

Он осторожно потянул ее за руку, побуждая оставить безопасные пределы ярко освещенного бального зала ради опасностей и приключений ночи. Иззи последовала за ним, но глаза ее изумленно округлились, когда она услышала слабые вздохи и сдавленные стоны, доносившиеся из темных угол ков террасы.

Наверное, это была не слишком удачная мысль.

Пока Маркус уводил ее вниз по ступенькам в сад, Иззи подумала, что это и вправду была совершенно дурацкая мысль. Выйти на балкон с джентльменом уже было достаточно скандально. Но в сад… ну… Иззи поняла, что Маркус задумал нечто большее, чем просто поцелуи. Ее подозрения, похоже, подтвердились, когда он увел ее за высокую живую изгородь и привлек к себе.

Она достигла критической точки, дошла до последней черты. Можно было сказать Маркусу, кто она. И он в мгновение ока отвел бы ее назад в зал, прежде чем кто-нибудь — в особенности любая из их матерей — что-то заметил, Без сомнения, он ее крепко выругает, но ее репутация не пострадает. Чем дольше она оставалась в саду, тем больше играла с огнем… и тем больше рисковала обжечься.

Но она должна была узнать.

Ей необходимо было выяснить, реальны ли чувства, которые она испытывает к Джеймсу, или это просто привычка. От привычки можно избавиться. Это будет не очень легко, но она справится — если ее любовь к Джеймсу просто привычка. А если нет…

— Ты что-то притихла, милая Нимфа, — прошептал мужчина ей на ухо.

Игриво улыбнувшись, девушка бросила на кавалера обольстительный, как она надеялась, взгляд.

— Не знала, что ты собирался только поговорить со мной.

Маркус рассмеялся:

— Прекрасная и дерзкая. Я и в самом деле везучий парень.

Изабелла склонила голову, с одобрением принимая его лесть.

— Однако, — продолжал он, — как ты и сказала, разговоры не главное, что было у меня на уме, когда я привел тебя сюда. Как известно, сатиры и нимфы общались между собой совсем на другом языке.

— На греческом? — пискнула Иззи за ту долю секунды, которая оставалась, прежде чем его губы прильнули к ее губам.

Его тихий смех эхом отдавался в ее теле, но это сильно смахивало на покалывание, которое она ощущала в своих затекших конечностях. Действительно, большие пальцы ног у нее совсем онемели, но лишь по причине того, что ее модистка случайно заказала золотые атласные туфельки слишком маленького размера.

О Господи! Один из самых известных, завзятых повес Англии целовал ее, а она не могла думать ни о чем другом, кроме своих натруженных ног. То, что она вообще была способна думать, уже не предвещало ничего хорошего. Когда ее целовал Джеймс, Иззи едва могла дышать, не то что думать.

Она попыталась заставить себя сосредоточиться на Маркусе и его поцелуе. Он был приятным, признала она, и определенно предпочтительнее слюнявого поцелуя Стимпсона. Но в нем не было чарующей силы.

Ни капельки.

Одна из ладоней Маркуса сжала ее грудь.

«Как он посмел?!»

Пощечина застала его врасплох. Он отшатнулся, оступился и упал. Потирая ушибленную щеку, он с недоверием уставился на девушку.

Изабелла с отвращением фыркнула и бросилась бежать к дому. Ее бальные туфельки с каждым шагом жали все сильнее. К счастью, зал был так переполнен, что ей легко удалось убедить мать, будто все это время она танцевала. Ее репутация не пострадала, чего нельзя было сказать о ногах. Правда, эти бедняжки послужили отличным предлогом для поспешного ухода, и Изабелла оказалась в безопасности дома, прежде чем наступило время снимать маски.

После провала своего второго эксперимента Иззи старательно избегала любых ситуаций, где дело могло кончиться поцелуями. Она все время держалась рядом со своей сопровождающей, кто бы это ни был, так что остальные матроны умоляли своих подопечных вести себя так же достойно. Когда всем стало ясно, что Изабелла являет собой образец благопристойности, светским повесам и молодым щеголям наскучило обхаживать ее, к ее великому облегчению, и они оставили ее в покое.

Зато ее принялись осаждать другие. Блестящее происхождение Изабеллы наряду с ее поразительной красотой не оставили равнодушными джентльменов определенного возраста — и даже несколько старше, — почувствовавших необходимость остепениться, обзавестись потомством и сохранить родовое имя. На девушку посыпались предложения.

Поскольку ее родители настаивали, что правила хорошего тона требуют позволить мужчине объясниться, Иззи вынуждена была выслушивать все до единого предложения руки и сердца, каждое из которых было скучнее и заунывнее предыдущего. Ее одолевали перечислениями собственности, вплоть до последнего акра, овцы и серебряной вазы. Она едва сдерживала зевки, слушая фамильные истории, восходившие к временам Вильгельма Завоевателя. Встречались и такие мужчины, которые, считая ее согласие само собой разумеющимся, принимались поучать Иззи относительно ее будущих обязанностей, чем, по ее мнению, и объяснялось, почему они до сих пор не женаты.

К тому времени как закончился сезон и Уэстоны возвратились в свое загородное поместье, Изабелла успела отказать герцогу, второму сыну маркиза, графу, двум баронам, русскому князю, трем богатым торговцам известному поэту и шотландскому лэрду — одиннадцать предложений и ни одного от Джеймса Шеффилда.

Она не получила от него даже письма.

Изабелла не могла — не хотела — поверить, что ее влечение односторонне. Но факт оставался фактом — он сумел сбежать от того, что вспыхнуло между ними.

А других мужчин для нее не существовало.

Горький смех сорвался с ее губ.

Не такого прогресса она надеялась достичь.

Совсем не такого.

Незаметно наступил декабрь, а с ним скучнейшая обязанность помогать матери надписывать приглашения на ежегодный традиционный бал Двенадцатой ночи[2]. Мама всегда любила работать в библиотеке, что прежде Изабеллу ничуть не беспокоило. Но теперь она то и дело краснела, что побуждало ее мать каждый раз спрашивать, не следует ли ей отсесть подальше от огня.

И если ей удавалось сосредоточиться, то лишь на время, пока до нее не доносился запах листьев розмарина и лавра, связанных с пучками омелы, развешанными по всему дому. Мысли об омеле, естественно, наводили на мысли о поцелуях, а мысли о поцелуях, конечно же, напоминали о Джеймсе, и тогда Изабелла снова отвлекалась.