Тамерлан - Александр Сегень

– Хотел спросить у послов, – сказал Тамерлан после некоторого молчания. – Проезжали ли они через Султанию и виделась ли с моим сыном Мираншахом?

Когда послам перевели этот вопрос, они несколько воспрянули духом, обрадовавшись, что разговор перескочил на более реальную тему, закивали головами.

– Ну и как он, мой Мираншах? – спросил Тамерлан. – Не произвел ли он впечатления человека, повредившегося в уме?

– О нет, – снова обрел дар речи дон Альфонсо. – Сеньор Мираншах весьма и весьма учтив и отличается мудростью. Мы застали его за важным занятием – он сносил старый квартал города, чтобы на его месте возвести новый.

Слышавшие этот ответ со вздохом переглянулись между собой. Давно уже доходили до Самарканда слухи о том, что третий сын Тамерлана, Мираншах, повредился в уме и высшим наслаждением для него стало смотреть, как ломают дома. Этому дикому и безрассудному развлечению он мог предаваться часами.

Тамерлан сильно опечалился.

– Значит, ломает… – пробормотал он. – Покуда его отец строит, он ломает… Отец… строит… Отец много понастроил. А скажите-ка мне еще, уважаемые послы, вы видели по пути ко мне какие-нибудь совсем необычные строения?

– Что именно имеет в виду сеньор Тамерлан? – снова растерялся дон Альфонсо.

– Ну, к примеру, башни из человеческих черепов.

Дон Альфонсо проглотил от страха язык. В его памяти всплыла одна такая башня на полпути от Султании до Рея[44], стоящая посреди развалин некогда большого селения, которое Тамерлан приказал сровнять с землей за непокорность его жителей.

– Мы видели такие башни, – ответил вместо дона Альфонсо дон Гонсалес. – Они производят впечатление.

Тамерлан неожиданно остался полностью удовлетворен таковым ответом и, обращаясь к своим придворным, громко объявил:

– Дети мои! Взгляните на этих замечательных посланников, которых мой сын, эмир Толедо, самый лучший из всех франкских государей, направил ко мне, дабы засвидетельствовать свою горячую любовь. С этого дня я приказываю считать франков одним из великих народов на земле и благословляю сына моего, эмира Энрике. Дорогие послы, я благодарю вас за привезенные дары, но поверьте, я был бы рад, если бы вы даже приехали с пустыми руками, а только с одним сообщением о том, что мой сын Энрике жив и здоров.

Когда всю эту, столь неожиданную уже, любезность перевели послам, у них закружилась голова от счастья. Они все трое разом вскочили и стали низко кланяться. Дон Альфонсо даже рванулся было облобызать руку великого эмира, но вовремя вспомнил, что у чагатаев это не принято. Тамерлан велел вести послов на холм, расположенный за дворцом. Там, в тени высоких карагачей, уже был расстелен огромный дастархан.

– Ну а теперь мы хотим побеседовать с послом из Китая, – сказал Тамерлан, надкусывая сочный персик.

– И это все? – спросил Тамерлан, рассматривая огромную керамическую рыбу величиной с добротного тигрского сазана, расписанную белыми, голубыми, синими и серебристыми красками.

– Она даже не фарфоровая, – сообщил минбаши Джильберге, сопровождавший подарок от китайского императора.

– Каково же ее предназначение? Это сосуд для вина?

– Увы, хазрет, – отвечал немец, – она цельная и ничего нельзя поместить внутри нее.

– Значит, в ней кроется какой-то смысл, – задумался Тамерлан, – Этой рыбой хан Тангус[45] хочет что-то веское сказать мне. Тем более что, кроме нее, не прислал никаких других подарков. Эй, мудрецы! Что может значить эта рыбина?

Придворные задумались вместе со своим государем. Мавлоно[46] Абдулла Лисон предположил, что это, возможно, не просто рыба, а какой-нибудь необычный инструмент – геометрический или астрономический. Другой мавлоно, Алаутдин Каши, высказался за то, что это эталон какой-либо весовой единицы. Окбуга Мирза сделал более простое предположение:

– Китай – это наш будущий улов. Улов – рыба. Хан Тангус хочет показать, что он готов подарить свою империю нам.

– В таком случае он бы прислал огромную глиняную хрюшку, – усмехнулся подошедший в это мгновенье Ахмад Кермани.

– О! Ахмад, ты как раз вовремя, – оживился Тамерлан. – Каково будет твое предположение насчет этой рыбы? Что имел в виду проклятый хан Тангус, посылая мне эту дуру?

– Возможно, что он наслышан о твоих намерениях идти на него войной и остается при этом холоден, как рыба, – ответил Ахмад.

– Я думал, ты скажешь что-нибудь смешное, – разочарованно прогудел Тамерлан.

– Что может быть смешнее этой рыбы самой по себе! – усмехнулся стихотворец.

– Джильберге, – обратился Тамерлан к Шильтбергеру, – понравилось ли китайцам житье в саду Баги-Чинаран?

– Еще как понравилось! – осклабился немец. – Еды и питья им туда были привезены горы и реки, каждому китайцу мы предоставили по наложнице. Три дня они веселились и обливались вином, на четвертый потребовали хорзы, деревьев в саду поломали без счету и так насвинячили, что уж поистине государь у них – хан свиней.

– А как вел себя главный посол?

– Этот с каждым днем становился все более недовольным. На второй день уже не пил вина, на третий стал мало есть, на четвертый принялся ругаться.

– Ладно. За поломанные чинары мы с ними после рассчитаемся. Давайте сюда письмо от хана Тангуса.

Подали письмо, стали зачитывать. Читали медленно, поскольку толмач не умел так быстро, с ходу переводить с китайского, как Мухаммед Аль-Кааги с испанского. По мере чтения Тамерлан то фыркал, то хмурился, то стукал кулаком по колену, а под конец стал тихонько рычать, что совсем уж не предвещало ничего доброго.

Китайский император требовал дани. Он признавал Тамерлана великим властителем, но в довольно резких выражениях напоминал ему, что он всего лишь эмир и обязан платить дань главному восточному ханству, владыкой которого Чжай Цзикань и объявлял себя.

– За сколько, за сколько лет мы там ему задолжали? – спросил Тамерлан, когда письмо окончилось. – За семь?

– За пять, – отвечал минбаши Джильберге.

– Ну, ладно, – вздохнул великий эмир. – Придется извиняться. Ведите сюда этих послов Тангус-хана.

Покуда отправились за послами, Тамерлан еще раз задумчиво оглядел громадную керамическую рыбину и приказал бросить ее в воду фонтана. Двое негров подняли ее на руки, раскачали и на счет три кинули. Фонтан был неглубокий, рыба быстро достигла дна и громко ударилась об него, но не разбилась, а лишь издала гулкий звук. При этом она не повалилась на бок, не перевернулась, а очень ловко села на брюхо. По-видимому, у нее был специально смещен центр тяжести.