Тамерлан - Александр Сегень

– Поместятся, – уверенно сказал Тамерлан. – Ведь я же перебью половину.

Когда стали подавать дыни, орехи, виноград, изюм, персики и другие фрукты и сладости, великий эмир позвал к себе минбаши Джильберге и сказал ему:

– Сейчас ты повезешь китайцев назад в Баги-Чинаран, и пусть им закатят самый лучший пир, а когда они хорошенечко опьянеют, пусть добавят им в пойло какого-нибудь зелья, чтобы они уснули. А завтра они должны проснуться в зиндане. Все кроме Ли Гаоци. Этого надутого индюка запереть где-нибудь в Баги-Чинаране и держать под замком. Я еще не придумал, как с ним поступить. Ничего не прибирать в Баги-Чинаране до моего приезда. Я намерен прибыть туда завтра после зухра[48], хочу поглядеть, во что могут превратить место попойки четыреста пьяных китаёзов.

Сразу после заката солнца, совершив вечерний намаз, великий эмир улегся в одной из комнат летнего дворца Баги-Дилгуш. Один из кубков, подаренных сегодня испанскими послами, наполненный вином, стоял на золотом столике у изголовья кровати. За другим столиком, гораздо более широком, сидел мирза Искендер, готовый снова записывать автобиографию Тамерлана.

– Завтра они проснутся в зиндане, – мечтательно произнес Тамерлан. – Представляю, как искривятся их наглые китайские морды! Тебе приходилось когда-нибудь сидеть в зиндане, Искендер?

– Аллах миловал, – отвечал мирза. – Я знаю, что великий хазрет испытал эти муки и унижения.

– Да, я знаю, что это такое, – вздохнул Тамерлан и сладко потянулся. Приятно вспоминать о мученьях, когда сидишь или лежишь в тепле, сытый и довольный. – Это было в стране туркмен много лет тому назад. Мы, кажется, как раз остановились на том, как я странствовал в тех краях?

– Именно так, хазрет, – отвечал Искендер. – Вот последние слова наших записей: «Через несколько переходов мы достигли страны туркмен».

– Да, как раз тогда-то я и попал в зиндан. Дело было так. Мы пришли в одно уединенное место, и там нас со всех сторон окружили туркмены. Они почему-то приняли нас за воров и напали на нас. Со всех сторон мы были окружены сильнейшим неприятелем, численно намного нас превосходившим. Женщин, которые были с нами, пришлось поставить позади себя и защищать силою оружия. Но в первый раз счастье улыбнулось нам. Нежданно-негаданно среди этих грязных туркмен оказался сеид Мухаммед-Ходжа. Мы с ним одно время вместе воспитывались, и в юности он недолго служил у меня. Там бы нам и каюк, если бы не он. Мухаммед-Ходжа вдруг узнал меня и приказал туркменам отпустить… Нет, не так, напиши лучше: «Мухаммед-Ходжа избавил нас от неминуемой гибели; он сразу узнал меня, бросился к моим ногам…» Да, именно так! «…и молил простить своих неразумных сородичей за то оскорбление, которое они причинили нам. Ведь они не знали, что перед ними сам великий правитель Мавераннахра, знаменитый Тамерлан. Туркмены постарались загладить свою невольную вину, они угощали нас в течение трех дней, да потом еще дали нам на дорогу много съестных припасов, снарядили для нас десяток провожатых, и мы двинулись дальше». Написал?

– Не столь быстро, хазрет, я не успеваю. Так, готово.

– Пиши дальше. Дня через три мы добрались до какой-то более-менее благоустроенной местности. Кажется, Махмудия или Махмудина. Здесь мы остановились на несколько дней, поскольку рассчитывали, что отставшие догонят нас тут. А в это время какая-то сволочь оповестила туркменского эмира Али-бека Джаны-Курбаны, будто я явился в землю туркмен и остановился в местности Махмудия, имея враждебные намерения. По его распоряжению ночью огромный отряд туркмен подло напал на нас, нас всех перевязали и в таком виде доставили к Али-беку Джаны-Курбаны. Али-бек посмотрел на нас, ничего не спросил и говорит: «По их рожам видно, что они отпетые разбойники»… Нет, Искендер, ты эти его слова не пиши. Короче, ни о чем не спрашивая, приказал он всех нас бросить в сырой зиндан, кишащий клопами и мокрыми гадами. Мы с женой моей, Улджай, сестрой Хуссейна, провели в том зиндане пятьдесят долгих мучительных дней.

– Разве вы были там с Улджай, а не с самим Хуссейном? – удивился Искендер.

– Пиши, как я говорю тебе, и не рассуждай! – немного рассердился Тамерлан. – Какая разница, с Хуссейном я провел там время или с Улджай? Ты бы сам, Искендер, с кем предпочел провести пятьдесят дней в зиндане – с Улджай или с Хуссейном?

– Улджай – покойная жена хазрета, и я не осмеливаюсь гнусной мыслью прикасаться к ее трепетной тени. Конечно, если выбирать в такой ситуации, я бы предпочел делить узилище с женщиной, а не с мужчиной. Правда, беседа с умным мужчиной может доставить не меньше удовольствий, чем телесная близость с красивой женщиной. Но я спросил вас лишь потому, что забочусь о точности исторического описания. Доселе я всюду читал и слышал, что хазрет был в плену у туркмен вместе с Хуссейном.

– Историческая точность только там, где говорю и приказываю я, – ответил Тамерлан. – Если я говорю, что было так, значит, так оно и было. И если я скажу тебе, что отцом моим был сам великий Искендер Зулькарнайн[49], то ты обязан будешь и это написать со спокойной совестью, потому что в таком случае и это будет истиной. Понятно?

– Я просто восхищен подобной философией! – улыбнулся Искендер. – Теперь я не посмею ни разу перебить хазрета со своими дурацкими поправками.

– Ну, почему же, – смягчился Тамерлан. – Перебивай, конечно, но если я скажу: «Так и никак иначе», ты уж не удивляйся. Ладно?

– Слушаюсь, хазрет.

– Итак, мы оказались в зиндане. Слава Аллаху, что я больше никогда там не оказывался.

Тамерлан умолк, вспоминая, как он выл долгими вечерами и ночами, сидя в страшном заточении, выл, как воют собаки. Ему сделалось невыносимо жаль себя тогдашнего, и две слезы выкатились из глаз, но он быстро смахнул их рукою, кашлянул и сказал:

– Когда я вышел из того зиндана, я твердо решил и дал клятву Аллаху, что никогда не позволю себе бросить кого-либо в тюрьму, прежде чем разберу все обстоятельства его дела. Запиши это.

Искендер мысленно усмехнулся, подумав: «Конечно, ты редко бросал в темницу безвинных. Ты просто отрубал им головы».

– Написал.

– Свобода, Искендер, самое главное на земле, – проговорил Тамерлан. – Человек должен бороться за свое право быть свободным. За свободу можно щедро поливать землю кровью людишек. Нет-нет, это не пиши. Как ты думаешь, Искендер, Бог есть?

– Я не сомневаюсь в этом, хазрет, – не мешкая ответил мирза.

– А я считаю, что высшим проявлением свободы может считаться полное признание того, что Бога нет.

– Бога нет, кроме Аллаха, и Мухаммед – пророк его, – с иронией в голосе промолвил Искендер.