Книга Короткого Солнца - Джин Вулф

Моя собственная птица улетела. Только это одинокое черное перо остается со мной, порхая над этим листом (листом, который, насколько я знаю — и все здесь знают, — был сделан на моей собственной фабрике), опыляя Синюю черными чернилами, которые сделали так много добра и принесли так много вреда. Если бы не наша книга, Кабачок и остальные выбрали бы кого-нибудь другого, вне всякого сомнения. А так наша книга — «Книга Шелка», или, как другие называют ее, «Книга Длинного солнца» — распространилась по этому витку быстрее, чем мы с Крапивой смели надеяться. Шелк...

«Шелк стал почти мифической фигурой», — начал я писать. Правда в том, что он стал мифической фигурой. До меня доходят слухи об алтарях и жертвоприношениях. Ученики, которые никогда не видели его, проповедуют его учение. Если бы не наша книга, Хари Мау и все остальные выбрали бы кого-нибудь другого или вообще никого.



 

Боюсь, что до сих пор я писал все, что приходило мне в голову. В будущем я постараюсь предоставить вам (кем бы вы ни были) связное повествование. Однако позвольте мне с самого начала сказать, на каких читателей я надеюсь.

Прежде всего, на Крапиву, мою жену, которую я любил с детства и всегда буду любить.

Во-вторых, на моих сыновей — Копыто и Шкуру. Если книгу увидит Сухожилие, то будет читать только до тех пор, пока не поймет, что ее автор — я; тогда, если он не сильно изменится, он ее сожжет. Горящая «Книга Рога» будет дурно пахнуть, но, если она уже горела, я этого не почувствовал. В любом случае Сухожилие на Зеленой и вряд ли ее увидит. (В течение стольких лет я боялся, что он попытается убить меня, но в конце концов именно я убил бы его. Он может сжечь мою книгу, если захочет.)

В-третьих, на наших потомков, сыновей и дочерей наших сыновей и их детей. Если прошла дюжина поколений, будь уверен, что ты — ее единственный читатель; после дюжины поколений иначе и быть не может.



 

Как трудно достучаться до этих людей, хотя я сомневаюсь, что они хуже других. Два фермера поссорились из-за полоски земли. Я поехал с ними и увидел ее, и она не имеет никакой ценности, кроме как для рубки дров, да и то чуть-чуть. Каждый сказал, что он претендовал на нее с момента приземления, и каждый сказал, что его требование было бесспорным еще несколько месяцев назад. Я попросил каждого из них назвать мне цену, которую он назначит другому за аренду на десять лет, а затем отдал землю тому, кто назначил меньшую цену, и приказал ему сдать ее в аренду, тут же, за указанную им цену. Поскольку цена арендатора была бы более чем в два раза больше, он заключил выгодную сделку, и я сказал ему об этом. Он, казалось, не согласился.

Однако это временная мера, в лучшем случае. Вся ситуация в отношении собственности на землю запутана или еще хуже. Она должна быть реформирована, и должна быть создана рациональная система, максимально защищенная от коррупции.

Это я и собираюсь сделать. Мои принципы: нужно только зафиксировать то, чем владеют давно и что никто не оспаривает; неиспользуемая собственность является собственностью города. А теперь начнем.

Я уже рассказал больше, чем следовало бы, о нашем разговоре за ужином. Я больше ничего не скажу об этом, хотя, когда я закрываю глаза и откидываюсь на спинку стула, мне кажется, что я чувствую запах коричневых булочек, только что из печи, вижу мед, окрашивающий темным золотом глиняное блюдо, и чувствую в вине вкус исчезнувшего лета. В тот вечер я резал мясо и ел, как делал много лет, но если бы тогда я знал то, что знаю сейчас, если бы позволил своему воображению перенести меня дальше, чем на несколько дней вперед, я бы прижал к себе жену и обнимал ее до тех пор, пока не пришло бы время уходить.

Надеюсь, к этому времени она найдет себе другого мужа. Хорошего человека. Она всегда была разумной женщиной. (Теперь, когда я думаю об этом, я понимаю, почему Его Высокопреосвященство инхуму так говорил о Молибден.) Я желаю им обоим добра, и желаю ему больших успехов в отношениях с Копытом и Шкурой, чем было у меня с Сухожилием.

Он был моей правой рукой в посадочном аппарате, так же как и на Зеленой, и он бросил мне свой нож. Я вижу, что еще не написал об этом.

Перед тем как я ушел, он умолял меня не уходить, как я и предсказывал за обедом. Мне кажется, он был потрясен, узнав, что я собираюсь уехать в ту ночь, пока Крапива и близнецы спят; по правде говоря, я тоже. Я собирался уехать только утром.

Я уже говорил, как сильно Сухожилие похож на меня? А может быть, и нет. В этом есть что-то дьявольское. Близнецы, с их большими глазами и слишком правильными чертами лица, похожи на мать Крапивы, как я всегда считал; а сама Крапива похожа на своего отца. Но Сухожилие выглядит так же, как я выглядел в то время, когда мы покинули Главный и построили фабрику. В те дни мы жили в палатке на пляже, и он был всего лишь визжащим малышом, хотя уже в какой-то степени отнял ее у меня. Близнецы еще не родились и мы даже не думали о них.

Я уплыл той же ночью, не тогда, когда мы с Сухожилием закончили разговор, но, скорее, тогда, когда я устал от его разговора со мной. Я мало что взял с собой; даже тогда у меня не было иллюзий, что меня радушно примут обратно в виток, который я оставил, или снабдят каким-нибудь транспортом. Если бы я знал тогда, сколько времени пройдет, прежде чем я ступлю на землю витка, в котором родился, я, возможно, взял бы больше, хотя так много было украдено, и я смог принести очень мало, кроме моих двух ножей из Паджароку, и вообще ничего с Зеленой, даже кольцо Саргасс.

Я взял две смены одежды и теплое одеяло.

Экземпляр нашей книги, которую я намеревался перечитывать в свободное время, не для того, чтобы заново выучить факты, которые мы изложили, но чтобы мягко убедить память задержаться на наших разговорах с Шелком и тех разговорах, которые я вел с Крапивой, Моли и другими о нем. Вы, читающие, не поверите, но я не думаю, что забыл что-нибудь из того, что мы с Крапивой вложили в нашу книгу, и никогда не забуду.

Три тюка нашей лучшей белой бумаги на продажу и некоторые другие ценные вещи, которые я надеялся обменять на еду.

Я боялся, что Сухожилие разбудит остальных членов семьи, особенно Крапиву, и что, увидев ее, у меня не хватит решимости уйти. Он так не сделал, но, стоя на нашей маленькой плавучей пристани, взмахнул рукой (что несколько удивило меня), а затем, хотя расстояние показалось мне слишком большим, чтобы бросить что-нибудь и попасть в цель, бросил что-то, что пролетело в полукубите от моей головы и с грохотом упало в лодку.

Это тоже удивило меня; но ничто не могло быть более похоже на него, чем попытка ранить меня, когда я не мог защитить себя; однако вскоре мне пришло в голову, что он мог бы вытащить мой игломет и убить меня. Он хотел унизить меня; как бы сильно он ни хотел убить меня, он не посмел бы стрелять. Камень или раковина (как мне показалось) лучше послужили бы его цели.

Когда я обогнул Хвост и смог надежно подвязать парус, я пошарил в трюмной воде, чтобы узнать, что это был за снаряд; там я нашел охотничий нож, наряду с луком его самое ценное имущество, все еще в ножнах из черепашьей кожи, которые он сделал для него. Я был уверен, что он, по крайней мере по его мнению, расплатился со мной; быть в долгу перед тем, кого ненавидишь, — тяжкое бремя.