Продолжение следует, или Наказание неминуемо - Фридрих Незнанский

И вот — странное дело. Ну, сыт же, доволен! А все мимолетные воспоминания о симпатичной стюардессе свелись, в сущности, к двум конкретным деталям. Во-первых, конечно, сама пилотка на очаровательных кудрях. Это — эстетика. А второе — более важное — уже в сугубо интимном восприятии. У девушки были замечательные ножки, отмеченные утонченной, даже благородной кривизной, которая навеяла Александру Борисовичу сладкое представление о том, насколько ловко способны они обнять напряженную мужскую спину. Грешная мысль, куда деваться, но как прекрасен грех!

Это — тоже к вопросу о «персте судьбы». Значит, не дано, поскольку улетела… Но почему же все-таки сожаление? Неужели мы так быстро стареем, думал он, что начинаем побаиваться неминуемых перспектив? А может, все-таки рано еще?..

Лишний билет на очередной рейс, когда Александр Борисович предъявил дежурному удостоверение Генеральной прокуратуры, легко нашелся. Но, прежде чем сесть в самолет, Турецкий набрал на своем «закрытом» мобильном номер Эвы. Ответа долго не было, но он дождался, когда прозвучал наконец хриплый и усталый — естественно, спросонья-то! — голос Эвы, ее протяжное:

— А-а-лле-о-о?

— С добрым утром, дорогая! — сказал Александр Борисович.

— Это ты? — не удивилась она.

— Это — я, — усмехнулся он.

— Следующий ход — мой?

— Разумеется, — ответил он и со спокойной совестью прекратил разговор.

Сейчас она наверняка оглядывается, потягивается, сладко зевает… как обычно, как это бывало всегда. Но она уже проснулась, и этого вполне достаточно…

А ближе к полудню он сел в такси, которое доставило его из аэропорта домой, на Фрунзенскую набережную. Воронежская эпопея для него закончилась — так он считал.

Ирины не было, вероятно, она по-прежнему занималась с Васькой, Плетневским девятилетним сыном. Но если раньше эти обстоятельства, медленно наслаиваясь в душе, вызывали у него законное раздражение, то с некоторых пор Александр Борисович стал относиться к данной проблеме спокойнее, философски. В смысле, что поделаешь, если ничего не поделаешь?.. В этой извечной мудрости заключались и спасение семьи, если бы вопрос встал именно в такой плоскости, и одновременно реальная возможность сохранения собственного душевного равновесия. Что было не менее важно в профессиональной деятельности сыщика.

Приняв душ и переодевшись, Турецкий позвонил в Генеральную прокуратуру Меркулову и отправился, как он обычно выражался, сдаваться на милость своего бывшего шефа. То есть, на доклад, «подбивать бабки» проведенного расследования: объяснять доходчивым русским языком, что, откуда и почему. Обычное дело…

Полина Петровна никак не могла понять, почему ее сожитель — ну, пусть и временный, других-то под боком в ее возрасте уже и не сыскать пожалуй, пусть хоть какой-никакой, а мужик, — с такой неприязнью, даже почти со злостью сообщил ей о посещении Владьки, сынка Сережкиного, братца двоюродного по линии матери, земля ей пухом! Чем парнишка-то этому не угодил?..

Она помнила племянника еще худым, рано вытянувшимся подростком, который в свой последний приезд — эва, когда было-то! — охотно помогал ей смородину в саду убирать. Толковый парнишечка. Так ведь и вырос, поди… А батю его — сама и ездила в Воронеж — похоронили, добрая ему память, вон тоже сколько уж прошло! Почитай, никого уже из ближней-то, знакомой, стало быть, родни и не осталось. А сколько их еще по свету бегает, Гундориных да Бобровкиных, один Господь знает. Охотно плодились предки…

— Так чего говорил-то? — грозно наступала, переходя от ностальгических мыслей к сегодняшним, сердитым, Полина Петровна. — И что ж ты не оставил-то его? Али чего испугался, сожитель, растудыть твою? Трепло огородное!

Она б и покрепче высказалась, да уж больно устала на работе. А этот — расселся, глаза залил — красные, как у поросенка Хрюна, что возится на задах, чуя подступающую осень. Ведь вот свин, можно сказать, а судьбу чует, соображает, поди, что на зиму не оставят… Так и оставила бы, да как возиться-то? И это надо, и то, а тут участковый заглядывает: в городе, мол, животину нельзя содержать, чтоб ему… Ясно, на взятку набивается.

— Дак а чего? — вроде бы не понимал Паша, пряча глаза от хозяйки. — Дела у него, сказал. Может, говорил, и заявится после ужина, привет, что ль, передать от кого. Я и не запомнил. Сам, говорил, и передам. Дак чего ж я?

— А я тебя хорошо знаю, харя твоя кулацкая! — продолжала наступать Полина Петровна. — Думаешь, тебе все достанется?! А это ты видишь?! — И она резко ткнула ему под нос немалую размером, красную от бесконечных домашних дел, сложенную в дулю пятерню. — Нахлебничек мне еще! И не мечтай!

Она махнула безнадежно рукой и ушла на кухню. Если племяш заглянет, надо ж его хоть угостить по-родственному, не чужой ведь… Полина Петровна была, в сущности, добрым человеком, а что резковата, так работа такая. Да и мужик под боком — ни то ни се, прогнать бы, да жалко.

Но Владика она так и не дождалась, полагая, и не без причины, что виноват в этом Пашка, сукин сын. Нет, мужик он незлобивый, но с чудинкой. С гонором. На который вовсе не имел никаких прав и причин. Не с чего гордиться-то. Как стал сызмальства обыкновенным работягой, так им и прожил — покорным и в меру добросовестным. Прикажут — все сделает, не прикажут — будет сидеть и баклуши бить. Как все они в недавние, советские еще годы.

«А Пашка, — продолжала она размышлять, ворочаясь в одиночестве на своей горячей перине, — как тот кот, что сметанку слизнул, видать, чует-таки свой грех. Ишь ты, на диване улегся, обиженный он хозяйкой! А правильно, не распоряжайся без спросу! Глаза-то залить успел, а про поросенка забыл, не покормил вовремя. И на что ты тогда такой сдался, если простых дел не понимаешь? Память у него, вишь ты, пострадала, стало быть, после того, как Владька его маленько треснул по кумполу, — и правильно! Допросы он будет устраивать…»

Так, за сердитыми мыслями и заснула уставшая Полина Петровна, даже и не предложив «как бы мужу» перестать дурить и занять свое положенное место на перине, рядом… хоть какая-то польза от мужика, чтоб его черти… А он и сам-то не шибко добивался этой… близости…

Поднялась она, как обычно, около семи утра — мужа собрать, самой позавтракать, поросенку плеснуть на день. Да мало ли утренних дел в собственном доме? Вон, на крыльце, одна из перил шатается, так показать надо, приказать, а сам ни за что не догадается!

И за своими обычными ежедневными заботами Полина Петровна как-то не сразу обратила внимание, что во дворе у нее появился чужой человек. Не разглядев, решила, что Владик наконец-то пришел, и шустро открыла входную дверь на веранде. Но увидела совсем не молодого, а мужчину в возрасте, причем мужчину, видно было, ухоженного, стало быть, не бедного, не чета ее Пашке. Он уж точно был не Владька. И какое-то неприятное предчувствие словно бы задело ее своим невидимым крылом. Не понравился ей утренний посетитель.

Нет, Полина Петровна не была, как говорится, физиономисткой, чтоб по выражению лица определять характер человека, но, ежедневно вращаясь в крупном универмаге среди масс незнакомых ей людей, она привыкла верить своему первому впечатлению. Покупатель — он ведь разный приходит, и каждый норовит к себе персональный подход потребовать от работников прилавка. А ну как не угодишь? Такой тарарам поднимет, чертям тошно станет! А сам-то…