Когда гаснут звезды - Пола Маклейн

ваш разум. — Мышцы на ее лице расслабились. — Он может быть настолько большим, насколько необходимо. Покрасьте комнаты в яркие цвета. Впустите свет внутрь. И когда у вас все будет в порядке, представьте, как они входят вместе, Анна — вместе, счастливые и невредимые. Все эти дети; те, кто заслуживал лучшего.

Я почувствовала, как в моей груди что-то содрогнулось и оборвалось. Если бы она только перестала говорить, я могла бы перезагрузиться. Но она этого не сделала.

— Дело не в том, ЧТО вы носите, а в том, КАК вы можете научиться это носить. Вам нужно исцелить себя. И ваше детское «я» тоже, Анна. Освободите для неё место. Найдите способ впустить ее.

— 12-

Вернувшись в хижину после ухода Калеба, я разогреваю банку тушеного мяса и съедаю его над раковиной, затем наливаю два пальца «Maker’s Mark» в стакан, мельком замечая себя в оконном стекле. Небрежный конский хвост и мятое термобелье, джинсы, которые я не стирала неделями. Калеб был достаточно вежлив, чтобы не замечать этого, когда мы сидели вместе раньше, но, очевидно, у меня сейчас эпизод дикарства.

Уже далеко за полночь, но я не сплю, пью и смотрю в огонь, пока в какой-то момент не падаю на колючий клетчатый диван в гостиной. Приходят сны, которых я не хочу. Я об этом не просила. Это вообще сны?

Я в лесу на узкой тропинке с Иден. Она идет впереди в одной из тяжелых рабочих курток Хэпа, ее плечи прямые и твердые. Значит, не больна. Еще не заболела.

— Послушай, Анна. Знахарка однажды показала мне это. — Она указывает на дерево, которое резко наклонилось вбок, как будто у него есть талия, и смотрит вниз на толстый влажный перегной вокруг него.

Погодите-ка.

— Ты знаешь знахарку?

— Это дерево-указатель. — Слышала ли она мой вопрос? — Стрела. Помо иногда делали такие, чтобы подать сигнал друг другу сотни лет назад. И видишь, мы только сейчас получаем сообщение.

— Какое сообщение?

Потом Иден уходит, и вместо нее со мной Хэп, старше, чем я когда-либо знала его при жизни. Согнутый, как дерево, почти пополам. Наклонился на тропе.

— Просто старый кричащий меланхолик, — говорит он вслух, как будто слышит мои мысли и знает, что я беспокоюсь о нем. — Давай. Мы можем сделать это вместе. Мы почти на месте.

Где? Я пытаюсь подойти ближе, но почему-то застреваю, приклеенная к месту. «Я скучаю по тебе, — пытаюсь сказать я. — Я не могу сделать это в одиночку».

— Почти пришли, — снова говорит он. Но не сдвигается с места.

Вокруг нас такой густой туман, что с деревьев капает вода. Я вижу бананового слизняка на тропинке рядом с мокрым носком моего ботинка, жирного и желто-зеленого, скользкого от росы.

— Сегодня все смогут выпить. — Он снова подслушивает мои мысли и слегка смеется. — Здесь, сейчас. Смотри.

Это то же самое дерево-указатель, но ветви указывают вниз на раненую лань. Бурая шкура существа была разорвана чем-то ужасным, его брюшко прогрызено так, что я вижу, как трепещет сердце, размером с кулак, черное от крови. Из её горла вырывается звук, не человеческий и не животный, а оба сразу — ровный, глубокий звук боли.

О, Хэп. Сделай что-нибудь.

— Я не могу, но ты можешь. Она такая же, как ты, милая. Вот как ты ее найдешь.

Потом лань исчезла. Лесная подстилка цвета корицы с иголками красного дерева, прохладная, цельная и неподвижная. Хэпа нигде не видно, но я слышу его, его слова проникают сквозь меня, как первозданный звук, море в закрытой раковине, целый лес в ветке одного дерева.

— Не бойся. Ты будешь знать, что делать. Просто следуй указателям.

Что? Нет. Вернись!

— Анна, милая. Вот почему ты здесь. Открой глаза.

* * *

Я просыпаюсь от сильной головной боли, мой язык покрыт толстым налетом. Мне всегда снились яркие сны. Все копы такие или в конце концов становятся такими. Но этот сон оставил после себя похмелье, которое имеет мало или вообще ничего общего с Меткой Создателя.

Включив душ, я долго стою под струями воды, ожидая, когда утихнет стук в голове, но этого не происходит. Волна тошноты накрывает меня, и я падаю на пол, обнимая колени, в то время как вода обрушивается на меня, как завеса горячего дождя. Я чувствую странную тупую боль в пояснице и животе, ощущение, которое сбивает меня с толку, пока я не чувствую слабый привкус железа. Обращаю внимание на кровь, сочащуюся у меня между ног и стекающую в канализацию, бледно-розовую и разбавленную. Мой цикл вернулся.

По мере того, как мастит медленно заживал, и моя грудь начала приходить в норму, я пыталась забыть о своем теле, но, очевидно, оно помнит все. Как я кричала в тот день, как чужая. Как Брендан продолжал говорить мне, что скорая помощь уже в пути, как будто это имело какое-то значение. Моя соседка Джоан не отходила от меня ни на шаг. Ее лицо было белым и бескровным.

— Мне так жаль, — повторяла она. Но я не могла ей ответить. Позже парамедики стояли надо мной, мои джинсы прилипли к ногам, мокрые и холодные. Я чувствовала себя мертвой внутри. Мне пора было отпустить тело, но я не могла разжать руки. Издалека я услышала плач ребенка. Один из парамедиков продолжал повторять мое имя, которое внезапно показалось мне абсурдным.

Промокшая и дрожащая в душе, я чувствую все это с шокирующей непосредственностью: тяжесть моей вины, боль, которую я причинила Брендану, сомнения Фрэнка во мне, обломки моей жизни вдалеке, как город в огне. Я надеялась, что Мендосино поможет мне исцелиться и забыть. Вместо этого он полон призраков и подсказок, сообщений, которые с нетерпением ждали меня. Хэп в моем сне о раненой лани.

«Она такая же, как ты, милая. Вот как ты ее найдешь».

Затравленные глаза Кэмерон на ее пропавшем плакате. Ее зов о помощи, который я не переставала слышать ни на мгновение, как бы ни старалась.

Я встаю, мои колени так сильно стучат друг о друга, что