Мемуары папы Муми-тролля - Туве Марика Янссон

«Ах, эти бури! Они нужны, верно, для того, чтобы после них всходило солнце. А навигационную каюту увенчает новая золоченая луковица», – подумал я, допивая кофе.

Я чувствовал, что обретаю покой.

И вот страница перевернута, я приближаюсь к новой главе своей жизни. Впереди берег – большой одинокий остров посреди моря! Гордый силуэт чужого побережья!

Стоя на голове, я закричал:

– Фредриксон! Сейчас снова что-нибудь случится!

Шнырёк тут же воспрянул духом и начал перед высадкой на берег приводить в порядок свою банку. Клипдасс на нервной почве укусил себя за хвост, а Фредриксон заставил меня драить металлические детали, какие только оставались на пароходе. (Юксаре, как всегда, ничего не делал.) Мы плыли прямо к незнакомому берегу. Там, на высоком холме, можно было различить что-то похожее на маяк. Башня медленно покачивалась, как-то странно вытягиваясь то в одну, то в другую сторону, – вот так чудо! Но у нас было столько дел, что мы перестали обращать на нее внимание.

Когда «Морской оркестр» легко коснулся берега, мы, аккуратно причесанные, с начищенными зубами и хвостами, собрались возле поручней.

И тут вдруг высоко над нашими головами громовой голос произнес страшные слова:

– Будь я моррой, если это не Фредриксон и его подозрительная компания! Наконец-то я вас поймал! Живая картина!

Это был дронт Эдвард. И он был ужасно злой.

– Вот что случилось в дни моей юности! – сказал Муми-папа и закрыл блокнот.

– Читай дальше! – закричал Снифф. – Что было потом? Дронт Эдвард пытался растоптать вас насмерть?

– В следующий раз прочитаю, – таинственно пообещал папа. – Ну как, интересно, а? Видишь ли, когда пишешь книгу, самое интересное в том, чтобы закончить главу именно тогда, когда всего страшнее.

В этот день Муми-папа расположился на песчаном берегу со своим сыном, Снусмумриком и Сниффом. Когда он читал об ужасной буре, взгляды их были прикованы к морю, которое, как всегда поздним летом, ворчливо выбрасывало на берег волну за волной, и им казалось, что они видят «Морской оркестр», этот заколдованный корабль, летящий сквозь бурю с их отцами на борту.

– Как ему, наверно, было худо в кофейной банке, – пробормотал Снифф.

– Здесь холодно, – сказал Муми-папа. – Пройдемся немного?

Они шли по водорослям в сторону мыса, и ветер дул им в спину.

– А ты можешь издавать такие звуки, как клипдассы? – спросил Снусмумрик Муми-папу.

Папа попробовал.

– Нет, – сказал он. – Получается плохо. Это должно звучать так, словно трубят в жестяную трубу.

– По-моему, что-то вроде этого получилось, – произнес Муми-тролль. – Папа, а папа! Ты разве потом не бежал с хатифнаттами?

– Ну да, – смущенно признался папа, – может быть. Но это было гораздо-гораздо позднее. Я думаю, не стоит даже писать об этом.

– По-моему, ты должен это сделать! – воскликнул Снифф. – Ты что, стал потом вести порочный образ жизни?

– Замолчи! – приказал ему Муми-тролль.

– Все-все-все! – примирительно сказал папа. – Лучше посмотрите, там что-то лежит. Как видно, прибило к берегу! Бегите! Попробуйте выловить!

Они бросились бежать.

– Что это такое? – спросил Снусмумрик.

Добыча была большая, тяжелая и напоминала луковицу. Наверняка она ужасно долго плавала в море, потому что была опутана морской травой с застрявшими в ней ракушками. Кое-где на треснувшем дереве виднелись остатки позолоты.

Муми-папа взял деревянную луковицу в лапы и долго разглядывал. Чем дольше он на нее глядел, тем шире раскрывались его глаза, а под конец он, прикрыв их лапой, вздохнул.

– Малыши, – торжественно, чуть дрогнувшим голосом произнес он. – То, что вы видите, – луковица навигационной каюты речного парохода «Морской оркестр»!

– О! – благоговейно произнес Муми-тролль.

– А теперь, – сказал растроганный воспоминаниями папа, – теперь я думаю начать большую новую главу и поразмыслить над этой находкой наедине с самим собой. А вы бегите и поиграйте в пещере!

С этими словами Муми-папа направился дальше, к морскому мысу, держа в одной лапе позолоченный купол, а в другой – мемуары.

– В молодости я был бравый муми-тролль, – сказал он самому себе. – Да и теперь я тоже не так уж плох, – добавил он, весело и тяжело ступая по земле.

Я и по сей день твердо уверен в том, что дронт Эдвард собирался усесться на нас. Потом он, без сомнения, стал бы горько плакать и устроил бы нам на удивление пышные похороны, тщетно пытаясь успокоить свою совесть. А вскоре после этого он, совершенно точно, очень быстро забыл бы это печальное происшествие и уселся бы на кого-нибудь другого из своих знакомых, на кого был в ту минуту зол.

Как бы там ни было, у меня в решительный момент родилась идея. Как обычно, в голове моей щелкнуло, и идея появилась на свет. Я храбро подошел к этой свирепой горе и сказал, сохраняя спокойствие:

– Привет, дядя. Рад повстречаться с тобой снова. У тебя опять болят ноги?

– И ты осмеливаешься спрашивать меня об этом, водяная блоха? – проревел он. – Да, у меня болят ноги. Да, у меня болит хвост! И в этом виноваты вы!

– В таком случае, – сказал я спокойно, – вы, дядя, очень обрадуетесь нашему подарку: это настоящий спальный мешок из гагачьего пуха! Он сделан специально для дронтов, которые садятся на что-нибудь твердое!

– Спальный мешок? Из гагачьего пуха? – спросил дронт Эдвард и близоруко взглянул на нашу тучу. – Вы, морровы щетки для мытья посуды, конечно, надуете меня. Эта подушка, поди, набита камнями…

Он вытащил тучу на берег и подозрительно обнюхал ее.

– Садись, Эдвард! – крикнул Фредриксон. – Тебе будет чудесно: мягко и уютно!

– Это ты уже говорил, – сказал дронт. – Тогда ты тоже сказал: «Мягко и уютно». А что было на самом деле? Самое что ни на есть колючее, жесткое, жутко каменистое, бугристое, корявое, Морра его подери!..

Потом Эдвард уселся на тучу и погрузился в задумчивое молчание.