Непокоренный. От чудом уцелевшего в Освенциме до легенды Уолл-стрит: выдающаяся история Зигберта Вильцига - Джошуа Грин

«Видишь пар от дерьма? – прошептал он Лотару. – Как только стемнеет, переползаем туда».

Через час два друга переползли ближе к куче навоза, что хоть как-то их согрело. В проталине они нашли одуванчики, оторвали цветы, съели стебли, их стошнило, но они пережили еще одну ночь на марше смерти из Освенцима.

Через десять дней после выхода из Освенцима, 30 января 1945 года, Зигберт, Лотар и остальные узники, пошатываясь, вошли в ворота концентрационного лагеря Маутхаузен в Австрии[34]. В путь отправлялось почти 6000 человек; в живых оставалось менее 1600.

На узкой тропинке между бараком и забором Зигберт, Лотар и другие узники обнаружили паропровод и сгрудились поближе к теплу. Неподалеку на двух мусорных баках стоял молодой заключенный, смотря в окно барака. Один из баков упал, оттуда выпала гнилая капустная кочерыжка. Зигберт подобрал ее, разломил надвое и дал одну половинку Лотару. Они попытались прожевать кочерыжку, но она насквозь закоченела, так что замороженной кочерыжкой они воспользовались как пакетом со льдом, приложив ее ко лбу, чтобы снизить жар, который одолевал их в течение всего марша смерти.

«Наш отдых длился недолго, – вспоминал Зигберт. – Охранники с автоматами завели нас в бетонное помещение с трубами на потолке и захлопнули дверь. Тогда я вознес свои последние молитвы, потому что был уверен, что это газовая камера, и решил: “Вот и все, нам не выбраться отсюда”. Люди распростерлись на полу, плача или крича от ужаса. Мы лежали там целую вечность. И тут из труб стала течь холодная вода. Не ядовитый газ, а всего лишь вода. Никто не может себе представить, какое облегчение в тот момент мы испытали. Потом они выгнали нас из душа. Все мы были больны и истощены, а они заставили нас бежать голышом большое расстояние морозной ночью, с деревянной обувью в руках. Затем, приставив нам к головам автоматы, они загнали нас в деревянный барак».

Зигберт, Лотар и несколько других узников, выживших в марше смерти, попадали на пол барака.

«Лотар, – слабым голосом сказал Зигберт, чувствуя, как его покидают последние силы, – когда тебя спросят, что ты умеешь, скажи, что ты металлист или инструментальщик, – что угодно, чтобы тебя могли использовать в военной промышленности. Не забудь».

«Да-да, – пробормотал Лотар сквозь пелену жара, голода и истощения, – я так им и скажу».

«Я снова и снова повторял ему, что именно нужно говорить, – объяснял Зигберт Нартелям. – Я сказал, что им нужны металлисты. Если говорить, что ты металлист, тебя не убьют. Он ответил: да, да, да, я так и скажу, я так и скажу – и не сказал! Он этого не сказал! Немцы отправили его в Эбензее – одну из худших зон Маутхаузена».

Так восемнадцатилетний Зигберт потерял из виду лучшего друга, понятия не имея о том, выживет ли кто-либо из них, и если да, то смогут ли они друг друга когда-нибудь отыскать.

Эсэсовцы отправили Зигберта работать в главном лагере Маутхаузена – стаскивать трупы в братские могилы. Через неделю немцы на поверке приказали инструментальщикам сделать шаг вперед. Зигберт поднял руку – и его на грузовике увезли в Мельк и отправили работать на автобусный завод, переоборудованный в оружейный.

«Здесь эсэсовцы относились к нам чуть лучше, – вспоминал он, – может быть, дело было в том, что завод находился недалеко от Вены, и когда мы шли на работу, то нас могли видеть жители города».

Такое обращение долго не продлилось. В начале марта 1945 года, за несколько дней до девятнадцатого дня рождения Зигберта, один капо приказал ему принести горячей воды с плиты на дальнем краю фабрики. Зигберт осторожно налил ведро и принес его обратно, не пролив ни капли, но такой тщательности не хватило, чтобы удовлетворить капо.

«Ты принес воду недостаточно быстро», – сказал капо и ударил его дубинкой по лицу. Зигберт упал на пол. У него затек глаз, а на щеке появился огромный синяк.

В тот же день, узнав, что с востока надвигаются русские солдаты, немцы погнали всех на второй марш смерти. «Немцы погнали нас в новый марш смерти, – пояснял Зигберт, – на сей раз из Мелька в Маутхаузен. Туда, по слухам, направлялись американцы».

В путь отправилось около 2000 человек, включая узников из мелких лагерей. Сто и более человек погибали каждый день от болезней, недоедания или германской пули. Через две недели Зигберт остался единственным немецкоязычным евреем в строю. «Был еще один, – вспоминал он, – человек с каким-то англоязычным именем вроде Гарри Леви или Гарри Левина, но как-то ночью эсэсовцы затолкали его в амбар и заставили разуться и танцевать, пока он не упал в обморок. Потом его высекли, заставили подняться и танцевать снова. Каждый раз, когда он падал в обморок, его пороли, пока он наконец не умер».

Двигались медленно. Когда Зигберт и оставшиеся в живых узники наконец дошли до Маутхаузена, его отправили в барак делить койку с четырьмя другими заключенными. Все они сразу же отключились в изнеможении, и на следующее утро Зигберт, проснувшись, обнаружил, что один из его соседей во сне умер. На следующую ночь умер еще один, потом еще один – и в итоге Зигберт остался на кровати в одиночестве. Он разместил трупы рядом с собой, чтобы казалось, будто люди спят, так что, когда раздавали пайки, ему доставалось больше черствого хлеба. Но смрад мертвых тел наполнял комнату. Один эсэсовец зашел, потянул носом и велел Зигберту открыть окно.

«Потом офицер заявил нам: “Чистота – это очень важно. Я сейчас собираюсь в город, чтобы достать лошадь. Вечером у нас будет мясо с картошкой”. Зачем он это сказал? Он уже знал, что американцы совсем близко, и хотел, чтобы у него были свидетели, хотел прикрыть себе задницу, извините за выражение. Он был неглуп. Теперь, если бы его поймали, он мог бы сказать: “Эй, слушайте, я купил им лошадь, я купил им продукты – и вы считаете меня бесчеловечным?” Потому-то он и купил ту лошадь».

Зигберт перевел для сокамерников с немецкого на польский обещание офицера достать мясо и картошку, но эта новость не вызвала особого энтузиазма: люди были уже скорее мертвы, чем живы.

«Ни у кого уже не оставалось никаких чувств, – сказал Зигберт. – Но этот офицер действительно отправился на ферму и купил там лошадь, которую забил фермер. Потом жена фермера смешала лошадиное мясо с картошкой и приготовила рагу. Я, конечно, понимал, что есть его не стоит. Наши истощенные организмы просто не смогли бы переварить такую пищу. Она была ядом. Те, кто решились попробовать кушанье, умерли».

На следующее утро Зигберт медленно поднялся и выглянул из окна барака. Немцев не было, а на холме вдалеке он увидел солдата в форме, какая ему раньше не встречалась. Потом Зигберт увидел, как американские танки и бронетранспортеры проламывают ворота Маутхаузена. Узники медленно выходили из бараков, постепенно двигаясь навстречу американцам, с ними, спотыкаясь, шел и Зигберт. Американский солдат посмотрел на него с бессмысленным выражением лица: никто из воинов-освободителей не знал, как реагировать на этих ходячих скелетов. Он открыл ранец и вынул оттуда пачку крекеров. Тут же крекеры расхватали более сильные узники, а Зигберт с пустыми руками поплелся в барак[35].