След предателя - Евгений Сухов

Разложив на столе карту, при свете едко коптящей керосиновой лампы Богдан Щербак принялся тщательно разрабатывать маршрут.

Большая часть реки Саны до тридцать девятого года принадлежала Польше и протекала через Свентокшиское воеводство. А с первого сентября тридцать девятого года река стала пограничной между Советским Союзом и Германией.

Первой танковой армии уже удалось захватить на правом берегу реки небольшой плацдарм, который значительно укрепила вовремя прибывшая пехота. Но это было единственное, чего удалось добиться за последние дни, остальная часть реки оставалась за немцами.

Одна из главных задач — пробиться на левый берег через укрепленный плацдарм, но немцы, ожидая на этом участке генерального наступления, укрепили его артиллерией, понастроили дотов, понатыкали мин. Каждую ночь в район прибывали новые стрелковые подразделения. Немцы внимательно следили за нашими передвижениями на этом берегу и при малейшей опасности открывали шквальный артиллерийский огонь.

Командование решило наступать на тот берег несколькими коридорами, для чего подогнало инженерно-строительные части для наведения низководных мостов.

Старшина Щербак всегда детально прорабатывал предстоящий маршрут. В таких делах, как разведка, мелочей не было. Он зрительно представлял дорогу: окружающий лес, тропинки, знал почву, по которой предстояло идти. Разрабатывал запасные пути, безопасную дорогу для отхода.

Вариантов было несколько, на разные ситуации. Щербак знал, даже этого будет недостаточно, потому что ни один рейд не был похож на другой, обязательно в запланированную операцию вмешивались случайности, которые мгновенно перекраивали все, что было до этого тщательно спланировано.

Разведчики решили выдвигаться ночью, когда позиции скроет темень. Вряд ли обессиленное бессонницей охранение станет стрелять по смутным теням. Так ведь и своих положить можно.

А там сразу к реке. В ранний рассвет (час самого глубоко сна) в тумане предстояло пересечь реку. Разливаясь в долине, она текла медленно, сильно заболачиваясь в некоторых местах. Так что при должной сноровке можно перейти ее незамеченными.

Надвигались густые сумерки. Видимость заметно упала. А тут вдруг неожиданно стал стелиться клочковатый туман и, подвластный ветру, ложиться прямо на позиции немцев, словно путаясь в колючей проволоке.

Самое время еще раз взглянуть на немецкие окопы. С наблюдательного пункта, блиндажа, укрепленного бетонированными плитами, приникнув к стереотрубе, старшина без труда различил среди плывущего тумана первую линию обороны — длинные траншеи, упирающиеся в овраг, наполовину залитый водой. Перед ними несколько рядов проволоки Бруно, обвешанных консервными банками и всем, что могло предательски задребезжать и застучать даже при легком прикосновении.

На позициях было тихо. Казалось, легкий ветер обходил сейчас спящих немцев стороной, опасаясь потревожить.

Оборона была эшелонированной и глубокой, в три ряда траншей, каждая из которых огораживалась колючими изгородями. И все-таки эти позиции были не такими основательными, как в сорок третьем. Тогда на первом рубеже располагались многочисленные бронированные огневые точки с различного рода фортификационными сооружениями: броневыми колпаками, танками, зарытыми в землю, усиленными пулеметными гнездами, противотанковыми и минометными опорными пунктами.

Тем не менее оборона в этом месте по-прежнему была мощной и тщательно продуманной. У строительных батальонов просто не хватало времени, чтобы должным образом укрепить позиции — слишком уж быстро продвигалась Красная Армия. Во многих местах немцы едва успевали соорудить земляные валы, чтобы хоть как-то сдержать наступление русских. Правда, фашисты всегда удачно пользовались естественными преградами, реками и оврагами, создавая за ними надежные долговременные рубежи.

Старшина Щербак поворачивал стереотрубу и удовлетворенно хмыкал: на его военном пути встречалась и более глубокая оборона, здесь же, с нынешними возможностями Красной Армии, немцам не продержаться и несколько суток.

— Проволоку везде подрезали? — повернулся старшина к лейтенанту, командиру взвода саперов.

— Почти до самого леса.

Проволока — штука коварная, выдает без разбора. Если кто-то зацепился, немцы реагируют мгновенно — сразу палят из всех видов стрелкового оружия. В прошлый раз из группы в пятнадцать человек в живых осталось только двое.

— Как вам это удалось? — невольно подивился Щербак.

— Соседи помогли, артиллерийский полк. Они стали сопку обстреливать, вон ту, под тридцать градусов, — показал рукой лейтенант. — Немцы туда и двинули. Думали, что прорыв там будет. Так что им не до нас было, а мы в это время мины обезвреживали и проволоку для вас резали.

— С меня причитается, — улыбнулся Богдан.

— Как вернешься, рассчитаемся, — усмехнулся в ответ минер. — Но большой группой сложно будет пройти.

— Нас всего трое будет.

— Тогда другое дело.

Старшина повернул стереотрубу. Удобная штука: сам находишься в укрытии, запрятанном под бетонными плитами, а поле видно как на ладони. Такого обзора в бинокль не получишь, и увеличение будет поменьше.

Внимательно, стараясь не пропустить ни единой детали, старшина рассматривал поле. Изрытое минными осколками, побитое разрывами, осложненное небольшой низиной, переходящей в глубокий овраг, оно было не самым удобным местом для прохода. Но на их стороне дубнячок, забиравшийся острым уголком прямо в середину нейтральной полосы.

Ближе к первому проволочному ряду стояла подбитая почерневшая немецкая самоходно-артиллерийская установка, возле которой лежало три изрядно истлевших трупа. Вот только кто они — немцы или свои, — понять было невозможно.

В бронированном наблюдательном пункте старшина не чувствовал тошнотворного трупного запаха разлагающейся человеческой плоти, но на позициях он ощущался всегда, буквально преследовал всю войну, начиная с ранней оттепели и заканчивая заморозками. К нему привыкаешь, он становится неотъемлемой частью происходящего — как грязь или как рваные куски проволоки, торчащие из земли.

Этот сравнительно небольшой пятачок, изрытый взрывами, с возвышением на окраине лиственного леса, несколько раз в течение последних дней переходил из рук в руки. Оставалось только удивляться упорству фрицев, державшихся за него, как за свое последнее пристанище.

Нейтральная полоса была изрыта многими ломаными линиями траншей, уже изрядно засыпанных разрывами; повсюду из осыпей суглинка сломанными и расщепленными ребрами торчали бревна блиндажей и землянок. Черными обгоревшими глыбами, потерявшими первоначальную строгую геометрию, стояли повсюду подбитые бронемашины. По правому флангу, где располагалась советская батарея, валялись изуродованные взрывом некогда грозные, наводящие ужас штурмовые орудия. Их развороченные и помятые лафеты с раскоряченными ногами станин нелепо попирали почерневшую землю, покореженные стволы незряче пялились в посеревшее небо. Возле позиций, покрывая землю железным слоем, валялись огромные потускневшие гильзы от артиллерийских орудий. В нескольких метрах от них, едва присыпанные землей от разрывов, лежали убитые. Это уже свои. Вот только похоронить их по совести не было пока возможности.