Загадки гибели линкора Новороссийск - Борис Никольский

Из этого отрывка воспоминаний бывшего парторга однозначно следует, что врио командира — Сербулов и врио замполита — Ходов заняли свои места согласно боевому расписанию и управляли кораблем из ГКП… И только по прибытии на линкор старших начальников, выполняя уже их указания, покинули ГКП, в полной уверенности, что представителям командования виднее, откуда руководить борьбой за спасение аварийного корабля.

В то же время очень сомнительно, что в штате дивизиона живучести линкора предусматривался водолаз в тяжелом снаряжении. Это к тому, что до подхода СС «Карабах» и спуска водолаза в тяжелом снаряжении нереально было объективно оценить размеры пробоины и грозящую линкору опасность.

Далее в воспоминаниях Ходова появляется весьма любопытная информация, заставляющая усомниться в показаниях Виктора Пархоменко и Кулакова.

«…Не помню, сколько времени прошло, кажется, не больше часа, когда по громкой трансляции передали из ПЭЖа распоряжение Сербулова подняться наверх. На линкор прибыл начальник политического управления флота контр-адмирал Калачев. Доложил ему обстановку… Калачев отправился с ранеными на баркасе проведать тех, кого уже переправили в госпиталь. На корабль он больше не вернулся, и это стоило ему карьеры… Но я бы не назвал его трусом. Когда он покинул “Новороссийск ” линкор еще держался на ровном киле, видимой угрозы для жизни спасавших его людей не было…»

Тот факт, что Ходов пытался в лучшем свете выставить бывшего начальника политуправления, — это стандартная реакция младшего политработника, не особо «заморачиваясь» тем, что, «сместив» хронологию процесса, он сознательно «подставлял» того же Пархоменко и Никольского, в унисон утверждавших, что прибыли они на линкор через сорок минут после взрыва. Что тоже весьма сомнительно.

С таким же пристрастием приходится оценивать воспоминания бывшего заместителя командира линкора Г.М. Шестака. «…Ночью в городе, у себя дома я услышал взрыв. Прибежал на графскую пристань, оттуда катером — на “Новороссийск”…» Услышал, прибежал. Но уже тот факт, что тем же катером на линкор прибыл капитан 2-го ранга Хуршудов, позволяет утверждать, что прибыли они на борт линкора через полтора часа после взрыва, то есть около 03 часов ночи.

Я не берусь судить о качествах Шестака как офицера-политработника, но о его человеческих качествах позволяет судить один лишь факт. В 1970 году Ирина Матусевич заканчивала 10-й класс и, посчитав себя достаточно взрослой, чтобы знать все правду о той трагической для «Новороссийска» ночи, лишившей ее отца, решилась навестить капитана 1-го ранга Григория Михайловича Шестака… Так этот, с позволения сказать, «врачеватель человеческих душ» прямо с порога заявил шестнадцатилетней девушке, почти ребенку, что он не намерен делиться с ней информацией, составляющей государственную тайну… Должно быть, самым «тайным» в той информации было то, что, с оглядкой на командование флота, Шестак не выполнил своей первейшей комиссарской обязанности — не предпринял решительных мер для спасения экипажа линкора.

Так и не освободившись от интуитивного недоверия к информации, приведенной Степаном Бабенко в своих воспоминаниях, мы попытались их «разбавить», или, быть может, наоборот, — «насытить» воспоминаниями еще одного участника событий, — командира аварийной партии с крейсера «Молотов» — Виталия Говорова. В отличие от Бабенко, Говоров не был обременен теми сдерживающими факторами, что не позволили Степану Григорьевичу быть до конца откровенным перед собой, перед бывшими начальниками, и главное — перед памятью погибших сослуживцев. Мы же оставляем за собой право верить тому, кому интуитивно больше доверяем.

В нашем распоряжении имеются воспоминания бывшего начальника разведки штаба эскадры А. Вышлецова, напечатанные 15 марта 1996 года во «Флаге Родины».

Воспоминания Вышлецова представляют особый интерес потому, что описывают события, последовавшие сразу же за катастрофой линкора, и позволяют представить обстановку рядом с перевернувшимся линкором и в районах сбора членов экипажа на берегу.

«…28 октября штаб эскадры вечером перешел с крейсера “Фрунзе ” на линкор “Новороссийск ”. Я занес свои вещи в каюту линкора и ушел в город повидаться с семьей, которую я не видел около месяца, так как корабли эскадры находились в плавании у берегов Кавказа. 29 октября мы на линкоре “Новороссийск ” должны были следовать в Новороссийск для замены боеприпасов главного калибра…»

Ранее имевшаяся информация позволяла нам утверждать, что более месяца линкор находился в заводе, где кроме всего прочего производился монтаж дифферентовочной системы. Монтаж этого, столь важного для обеспечения живучести корабля, оборудования не был завершен из-за приказа Главного штаба ВМФ — срочно ввести корабль в строй для последующего выполнения задач в море в качестве флагманского корабля эскадры. Затем, когда эти задачи были выполнены, командование эскадры сочло возможным отправить в отпуск командира корабля… В очередной отпуск был отправлен командир БЧ-5, перенесший операцию осложненного аппендицита, и командиры БЧ-2 и БЧ-4, не отгулявшие отпуска за 1955 год. Линкору же предстояло, действуя по отдельному плану, выполнять плановые задачи боевой подготовки. Что мы и наблюдали на выходе «Новороссийска» в море 28 октября. Так, из воспоминаний командира дивизиона универсального калибра Якова Либермана нам известно, что, успешно выполнив с утра стрельбу № 13, весь оставшийся световой день линкор отрабатывал маневренные элементы на мерной линии. Несколько неожиданно в воспоминаниях бывшего начальника разведки эскадры Вышлецова прошла информация о том, что 29 октября планировался переход линкора в Новороссийск для «замены боезапасов главного калибра». Казалось бы, при чем здесь Новороссийск, когда сменный боезапас для артиллерии главного калибра линкора находился на площадках хранения в арсенале Сухарной балки. И вдруг — эта информация… Несколько напрягая память, вспоминаем, что бывший командир дивизиона главного калибра Марченко упоминал о том, что 24 и 25 октября на линкоре производилась перегрузочные работы с боезапасом главного калибра. Спрашивается: почему бы не выгрузить оставшийся в погребах боезапас в том же Севастопольском арсенале?

Последняя информация о планировавшемся переходе в район Новороссийска для выгрузки части боезапаса в Геленджикском арсенале давала повод различным домыслам — вплоть до загрузки на линкор специальных боезапасов для артиллерии главного калибра.

На протяжении всего шестилетнего срока эксплуатации линкора боезапас артиллерии главного калибра вызывал повышенную тревогу специалистов и требовал повышенного внимания. К тому были особые причины. При убытии из Торонто уже изначально возникал ряд вопросов по надежности, а точнее — по безопасности 320-мм боезапаса. Заряды и снаряды 320-мм калибра, загруженные в погреба линкора, были разных «партий» с разными годами изготовления. Так, выясняется, что самые «старые» заряды имели маркировку 1928 года. И даже при этом итальянцы, готовя линкор к передаче советской стороне, не догрузили 90 снарядов. По воспоминаниям бывшего старшего помощника командира линкора «Новороссийск» вице-адмирала Леонида Дмитриевича Чулкова, сразу же по приходе линкора в Севастополь на уровне ГАУ МО по согласованию с Наркоматом ВМС прорабатывалось решение о производстве таких же снарядов на отечественном заводе в Дзержинске. Нет никакой информации о том, что наша военная промышленность таки наладила производство таких боеприпасов. Будем считать, что не успели к сроку.