Логово - Дин Кунц

Увы, не вечными. Роботы испарились, их погрузили на машины и увезли то ли их бывшие хозяева, то ли агенты кредиторов, то ли грабители.

Ничто не вечно.

Только смерть.

Пройдя еще с сотню футов от ворот лагуны, он подошел к краю первой секции шлюзового канала. Пол тоннеля, ранее незаметно понижавшийся, теперь резко, под углом примерно в тридцать пять градусов, обрывался вниз и исчезал в беспросветной черноте. Здесь отцепляемые от крюков гондолы, вздрогнув всем корпусом, скатывались, все убыстряя свой бег, вниз по длинному, в сто пятьдесят футов, склону и гулко шлепались в нижний пруд, поднимая тучи брызг и с ног до головы окатывая водой сидевших впереди пассажиров, к великой радости тех счастливчиков – или хитрецов, – которые догадались сесть позади.

Отличаясь от обыкновенных людей и обладая особыми свойствами, даже он в этой кромешной тьме мог видеть только часть уходящего вниз склона. Его кошачье зрение имело свои границы: в радиусе десяти или пятнадцати футов он видел в полной темноте предметы так отчетливо, как будто смотрел на них при дневном свете; затем они становились менее ясными, их очертания сглаживались, уходили в темноту и наконец на расстоянии примерно в сорок-пятьдесят футов полностью сливались с ней.

Немного отклонившись назад, чтобы удержать равновесие на крутом спуске, он зашагал вниз, в чрево заброшенного аттракциона. Его не пугало то, что могло ждать его там. Ничто теперь уже не пугало его. Он сам был в сотни раз страшнее и смертельнее любой опасности, которая могла бы грозить ему в этом мире.

На полдороге вниз он учуял запах смерти. Его донесли до ноздрей волны холодного воздуха, поднимающиеся снизу. Зловоние будоражило его. Никакие духи, даже самые изысканные, на нежной податливой шейке прекрасной женщины, не могли бы вызвать в нем такого трепетного чувства восторга, как ни с чем не сравнимый, слегка сладковатый аромат гниющей плоти.

Отражавшийся от эмалированных поверхностей и деталей из нержавеющей стали свет галогенных ламп в операционной слепил глаза, подобно яркому арктическому солнцу, играющему на острых гранях ледовых торосов. В комнате, казалось, сделалось прохладнее, словно выталкиваемый теплом холод из тела покойника понизил температуру окружающего воздуха. Джоунас Нейберн поежился.

Хелга посмотрела на цифровой термометр, приклеенный к телу Харрисона.

– Температура семьдесят градусов.

– Семьдесят две минуты, – констатировала Джина.

– Идем на рекорд, – сказал Кен. – Раздел «История медицины» «Книги рекордов Гиннесса», телеинтервью, монографии, кинофильмы, майки с нашими улыбающимися лицами, новые фасоны шляпок, на лужайках и газонах в виде пластиковых украшений стоим мы в полный рост.

– Некоторых собак возвращали к жизни и после девяноста минут, – напомнила ему Кари.

– Верно, – согласился Кен. – Но ведь то были собаки. К тому же, если мне не изменяет память, мозги у них всех съехали набекрень, и, вместо того чтобы гоняться за машинами и зарывать в землю кости, они все делали наоборот.

Джина и Кари тихо засмеялись, и шутка, казалось, разорвала царившее в комнате напряжение, но Джоунас остался к ней глух. В процессе реанимации он никогда, даже на мгновение, не мог расслабиться, хотя прекрасно понимал, что постоянное напряжение отнимает у врача способность длительно работать с полной отдачей. Умение Кена дать выход накопившейся нервной энергии было тем более восхитительным, что шло не во вред, а на пользу пациенту. Джоунас, однако, не мог в пылу сражения позволить себе такую роскошь.

– Семьдесят два градуса, семьдесят три.

А ведь это и было настоящим сражением. С очень коварным, умным, могучим и безжалостным врагом – смертью. Джоунас рассматривал смерть не только как патологическое состояние, как некую неизбежность, уготованную всему живому, но и как вполне реальное существо, бродившее по свету, хотя, естественно, не в том обличье, в каком ее обычно изображают в мифах и легендах, – в виде скелета в наброшенном на плечи и голову саване, – но, тем не менее, как некое ощутимо-зримое бытие. Смерть с заглавной буквы.

– Семьдесят четыре градуса, – проговорила Хелга.

– Семьдесят три минуты, – сказала Джина.

Джоунас ввел еще несколько порций нейтрализаторов свободных радикалов в струившуюся под мощным напором байпаса кровь.

Он знал, что его вера в Смерть как особую сверхъестественную силу, обладающую собственной волей и сознанием, его убежденность, что иногда она обретает вполне реальные, зримые очертания и что в данный момент она, скрытая от глаз под плащом-невидимкой, присутствует в этой комнате, его коллегам покажутся глупыми предрассудками. Верными признаками его психической неустойчивости или скрытого помешательства. Но Джоунас не сомневался, что находится в здравом уме. В конце концов, его вера в Смерть покоилась на вполне объективных данных личного опыта. Семилетним мальчиком он лицом к лицу столкнулся со своим ненавистным врагом, слышал его голос, смотрел ему прямо в глаза, вдыхал его смрадный запах и чувствовал его ледяное прикосновение.

– Семьдесят пять градусов.

– Внимание, приготовиться, – сказал Джоунас.

Температура тела пациента приближалась к тому рубежу, за которым в любой момент мог начаться процесс воскрешения из мертвых. Кари приготовила полный шприц эпинефрина, а Кен включил дефибрилляционную установку и дал ей накопить электрический заряд необходимой мощности. Джина открыла выводной вентиль емкости, содержащей смесь кислорода и двуокиси углерода, составленную по особому рецепту для нужд реанимации, и проверила исправность лицевой маски в искусственном легком.

– Семьдесят шесть градусов, – сказала Хелга, – семьдесят семь.

Джина взглянула на часы.

– Подходим… к семьдесят четвертой минуте.

Внизу длинного спуска он вошел в просторное пещерообразное помещение, напоминающее ангар для самолетов. Когда-то, сообразно полностью лишенному воображения замыслу проектировщика парка аттракционов, здесь был воссоздан Ад, напичканный газовыми горелками, из которых шипя вырывались языки пламени, жадно лизавшие сделанные из бетона скалы.

Газ был давно отключен. Стены Ада были сплошь черными от копоти. Но ему они не казались такими.

Он медленно шагал по бетонному полу, рассеченному надвое змеившимся по нему углублением для еще одной цепной передачи. Благодаря ей гондолы плыли по озеру, вода которого за счет оригинальной подсветки и хитро расставленных клапанов, периодически испускавших струи воздуха, пучилась и кипела, изображая геенну огненную, в которой должны были заживо сгорать грешники.

Пройдя еще немного, он почуял устойчивый запах разложения, который с каждой секундой сладостно крепчал.

На специальных возвышениях раньше стояли двенадцать механических демонов, расправлявших свои огромные, перепончатые, как у летучих мышей, крылья, пронзая проходящие внизу гондолы взглядами своих горящих глаз, периодически испускавших безобидные кроваво-красные лазерные лучи. Одиннадцать демонов были демонтированы и увезены то ли в другой парк аттракционов, то ли просто сданы в утиль. По непонятным причинам один был оставлен – молчаливое и неподвижное нагромождение ржавых металлических конструкций, побитой молью материи, ободранных кусков пластмассы и густо покрытых застывшим слоем смазки частей гидравлических механизмов. Он все еще торчал где-то под потолком на своем остроконечном пьедестале, вызывая скорее чувство жалости, чем страха.