Логово - Дин Кунц

– Восемьдесят четыре градуса.

Харрисон снова судорожно глотнул воздух. Сердце его забилось быстро-быстро, заполнив экран электрокардиографа целой серией острых всплесков-пиков. По всему телу прошла судорога. Но затем все линии на экранах снова стали ровными.

Схватившись за контакты дефибрилляционной установки, Кен вопросительно взглянул на Джоунаса.

– Восемьдесят пять градусов, – объявила Хелга. – Температурный режим в норме, и этот несчастный явно хочет вернуться к жизни.

С правого виска Джоунаса быстро, как сороконожка, шмыгнула горошина пота и скатилась вниз по щеке. Самое тяжелое было еще впереди, но сначала, перед тем как будут задействованы специальные средства стимуляции реанимационного процесса, необходимо было дать возможность сделать это самому пациенту.

В третий раз активность сердца проявилась в виде более короткого, чем предыдущий, всплеска пиков на экране, однако легкие не подключились. Не просматривались и непроизвольные сокращения мышц. Харрисон был все так же неподвижен и холоден.

– Ему самому не справиться, – проговорила Кари Доуэлл.

Кен согласился с ней.

– Так недолго и совсем потерять его.

– Семьдесят семь минут, – сказала Джина.

Это, конечно, не четыре дня в могиле, которые провел Лазарь, до того как Иисус воскресил его из мертвых, но все же довольно долго, мелькнуло в голове у Джоунаса.

– Эпинефрин, – коротко бросил он.

Кари подала Джоунасу шприц, и он быстро опорожнил его в одно из отверстий на трубке, через которую ранее вводил в кровь нейтрализаторы свободных радикалов.

Кен поднес к телу пациента контакты положительного и отрицательного зарядов дефибрилляционной установки, чтобы в любой момент, если понадобится, быть готовым воздействовать на сердце электротоком.

Но огромная доза эпинефрина, мощного гормона, получаемого из надпочечников овец и крупного рогатого скота, окрещенная некоторыми специалистами-реаниматорами «реанимационным соком», возымела на организм Харрисона тот же эффект, какой произвел бы на него электрошок Кена Накамуры. Затхлый дух могилы разом вырвался из его груди, и он судорожно втянул в себя воздух, словно все еще захлебывался в ледяных водах реки, тело его вздрогнуло, а сердце забилось, как у зайца, со всех ног улепетывающего от лисицы.

Вассаго тщательно продумал, каким образом расположить каждый экспонат своей леденящей душу коллекции. Это были не просто десять трупов, бесцеремонно разбросанных по бетонному полу. Смерть он не просто уважал, но и любил ее так же самоотверженно и так же глубоко, как Бетховен музыку, а Рембрандт живопись. Ведь смерть, в конце концов, была подарком, который Сатана преподнес обитателям Эдема, даром вечности, скрытым им под внешне притягательной оболочкой; он был Дарителем Смерти, и царство его было царством вечной смерти. Следовательно, к любой плоти, к которой прикоснулся перст смерти, необходимо относиться с таким же благоговением, с каким истинный католик относится к святому причастию. Ибо если, как они утверждают, просфора – это животворящая плоть Господня, то любое гниение и любая кончина – это свидетельства присутствия неумолимого бога Вассаго.

Первым приобретением его коллекции, расположенной им у подножия тридцатифутовой статуи Сатаны, было тело Дженни Парселл, двадцатидвухлетней официантки, работавшей в ночную смену в ресторане-ретро, отделанном под вагон-ресторан пятидесятых годов, в котором музыкальный автомат исполнял Элвиса Пресли и Чака Берри, Ллойда Прайса и «Платтерз», Бадди Хоулли, Конни Фрэнсис и братьев Эверли. Когда Вассаго заглянул туда, чтобы перекусить и выпить кружку пива, он в своем черном наряде и темных очках, которые он даже и не подумал снять в этот довольно поздний час, показался ей парнем что надо. Красивое, почти ангельское лицо и резко контрастирующие с ним плотно сжатые челюсти, и жесткая складка у рта, и прядь густых черных волос, полностью скрывающая лоб, делали его чем-то похожим на молодого Элвиса. «Как тебя зовут?» – спросила Дженни, и он ответил: «Вассаго». И она сказала: «Я же спрашиваю твое имя, а не фамилию», и он проговорил: «А это сразу и имя и фамилия», чем, видимо, здорово заинтриговал девушку, дав волю ее воображению, потому что она спросила: «Это как у Шер, или Мадонны, или Стинга, да?» А он, глядя в упор на нее сквозь черные стекла своих очков, процедил сквозь зубы: «Примерно. А что, у тебя какие-то сомнения на этот счет?» Сомнений у нее не было никаких. Мало того, он ей явно нравился. Она сказала ему, что он «здорово отличается» от других, и только потом поняла, как здорово он отличался от других.

Все в Дженни свидетельствовало, с его точки зрения, о том, что она была обыкновенной шлюхой, и потому, убив ее ударом длинного стилета прямо в сердце, он придал ей позу развратницы. Сорвав с мертвой одежды, он усадил ее на пол, широко раздвинув ей бедра и согнув ноги в коленях. Чтобы тело сохраняло вертикальное положение, он привязал ее запястья к голеням. Потом с помощью тонкой крепкой бечевки сильно пригнул ее голову вперед и вниз, чего при жизни она никогда не смогла бы сделать: для этой цели ему пришлось переломить ей позвоночник. Затем он привязал бечевки к бедрам, и она навсегда осталась в этой позе, глядя себе промеж ног, созерцая орудие своего греха.

Дженни была первым экспонатом его коллекции. Убитая девять месяцев назад, связанная, как свинья, которую собираются разделать на окорока для копчения, она теперь сильно усохла и уже не представляла интереса для могильных червей и жуков. И не смердела, как раньше.

Из-за своеобразной позы, загнивая и усыхая, она постепенно приняла вид бесформенного шара и теперь так мало походила на жившего когда-то человека, что и подумать о ней, как о мертвой, уже было просто невозможно. Казалось, что смерть навсегда покинула ее останки. Перестав быть трупом, она превратилась для Вассаго в некий курьез, безликую неодушевленную вещь. В результате чего, положив начало его коллекции, она сейчас почти совершенно перестала его интересовать.

Все, что было связано со смертью и мертвыми, беспредельно восхищало Вассаго. Живые интересовали его только как предметы, носившие в себе предвидение смерти.

Сердце пациента из слабой тахикардии то и дело перескакивало на сильную, от ста двадцати ударов в минуту до ста тридцати и выше, что могло быть результатом воздействия эпинефрина и гипотермии. Только в данной ситуации это не являлось следствием ни того ни другого. Теперь всякий раз, когда частота пульса падала, она не снижалась так резко, как раньше, а с каждым новым ее увеличением ЭКГ регистрировал усиливающуюся аритмию, которая могла привести к полной остановке сердца.

Теперь, когда решение дать бой смерти было принято и прогремели первые залпы, Джоунас успокоился и перестал потеть.

– Ну-ка, врежь ему под дых.

Никто не сомневался, кому были адресованы эти слова, и Кен Накамура тотчас приставил к сердцу Харрисона холодные электроды дефибриллятора. Электрический разряд буквально подбросил пациента на столе, и в комнате раздался такой звук, словно тяжелой кувалдой ударили по мягкому кожаному дивану.