Новый год в октябре - Андрей Молчанов

— А… это мое законное место. Разве не так?

— Так. Именно потому меня волнует второй вопрос: не хотите ли вы запрограммировать меня теперь уже по вашей программе?

— Знаете, — вздохнул Лукьянов. — Действительно. Хватит о машинах. И о программах закончим. А если насчет интриг, как вы намекаете… Я в данной области не специалист и даже не любитель. А затем, во мне тоже есть элемент идеального; я, например, верю, что в мире все-таки действует закон распределения по способностям, по полагающимся людям местам. Нарушения бывают, но многие из них выправляются. Не без помощи, разумеется, самих людей. Только в этом случае пусть уж закон вступит в силу сам, автоматически. Я так хочу.

— Вы считаете… Прошин сидит не на своем месте?

— Конечно, не на своем.

— Он что, ниже должен сидеть?

— А вот этого не знаю, — сказал Лукьянов. — Ниже, выше… Может, он вообще не от мира сего. Послушайте, Сережа, — вдруг сморщился он. — Снимите вы свой перстень. Он золотой, но ужасно напыщенный и глупый. У вас такая красивая фамилия… Княжеская. А золотишко хвастливое, купеческое. Ну, голова в порядке?

— Ды… вроде…

— Видите, какой возле вас замечательный терапевт? Пользуйтесь! В поликлиниках такие не сидят! Ну, пошли работать, хватит трепаться.

К обычаю считать дату рождения праздником Прошин относился скептически по двум причинам. Во-первых, календарь был для него олицетворением той претившей ему условности, что, объяв всю внешнюю сторону мира, безраздельно и деспотически в ней господствовала; во-вторых, соглашаясь с правом именовать день появления человека на свет днем радости, он не мог согласиться с подобным отношением к последующим повторениям этого дня, считая их датами, уготованными скорее для скорби и размышлений, нежели для веселья. Свои дни рождения он принципиально не справлял. Приглашения на чужие принимал, не то с грустью, не то с презрением отмечая, как все-таки довлеет над людьми традиция, и, цинично-отчужденный, ехал попить-поесть, неизменно попадая в компанию, сочетавшую родственников юбиляра и его так называемых близких друзей, но не тех, с кем доводилось делить лихорадку и скуку будней, а тех, с кем повелось праздновать. По каким соображениям набирался этот контингент, оставалось для Прошина загадкой. Однако собираясь на тридцатилетие Татьяны, он пришел к выводу, что на сей раз торжество будет отличным от всех, на коих ему когда-либо пришлось бывать; отличным как по сути, так и в смысле команды приглашенных. Татьяна звонила накануне, уныло выслушала его поздравления и сообщила, что юбилей ее — не более чем предлог для сборища сослуживцев мужа и всяческих переговоров на официальные темы в неофициальной обстановке, что ей противно видеть эти чиновничьи рожи и самым большим подарком для нее будет присутствие Леши, о чем она его слезно молит. Отказать в подобной просьбе Прошин не мог, да и не собирался отказывать, ибо готовила Татьяна превосходно, Андрея он не видел около года и, кроме всего прочего, пора было как-то нарушить однообразное плетение цепочки пустых вечеров.

Дверь открыла Таня: нарядная, разрумянившаяся, с хмельным весельем, лучившимся в золотисто-карих, чуть раскосых глазах… Косметики — минимум. Прическа — произведение искусства. Платье — торжество безукоризненного вкуса хорошей швеи.

— Как я тебе? — полунасмешливо-полукокетливо вопросила она. — Все же ничего баба, а? Тридцати не дашь…

— Как свежий сливочный торт, — плотоядно осклабился Прошин. — Что слова? Если я скажу, что ты очарование, я не скажу ничего… Кстати. Совет, как можно уничтожить хозяйку дома. Представь: заявляются гости. И один из них говорит тщательно намарафеченной хозяйке: «Ой, мы, наверное, рано! Вы и одеться не успели…»

Они мило рассмеялись и столь же мило обменялись символическими поцелуями.

«Прелестна, — прокатилось в голове у Прошина. — Но мне всегда претила в ней какая-то дамистость… Я все же склонен к женщинам спортивного типа».

— Держи презент, — он протянул сверток. — Паричок. Хвастливо отметим: из магазинчика пятой авеню Нью-Йорка, так что за качество ручаюсь. Ходи блондинкой, брюнетка. Я всегда симпатизировал блондинкам.

— Если мне не изменяет память, назвать твою бывшую супругу блондинкой было бы…

— Да, — согласился Прошин. — Она была какая-то пегая. Видимо, потому мы и разошлись…

— О, кого мы лицезреем?! — В перспективе коридора с сигаретой в зубах появился Андрей.

— Наконец-то мы потолкаемся животами! — в тон ему откликнулся Прошин, и они также расцеловались.

На секунду Прошина кольнуло нечто похожее на стыд. Вероятно, от присутствия при этой сцене Татьяны. Но в следующий миг это чувство сменила досадливая ревность…

«Ты привередливая скотина, — сказал Второй. — Ну, шахиншах! Мой гарем только мой, да? Ты подарил ей парик, пусть теперь она подарит тебе чалму».

— Ну, дуй к столу, — сказал Андрей. — Садись и напивайся до восторга.

— Да погоди ты… Как живешь-то, поведай…

— Приемы, визиты… Очень красиво. — Андрей оперся на груды шуб, повисших, на накренившейся вешалке. — Надоело до смерти. А ты?

— Работа, дом, машина. И тоже надоело до смерти.

— Нет в жизни счастья, — сказал Андрей.

— Да, — подтвердил Прошин, вглядываясь в его лицо и поражаясь, как же тот сдал.

Морщины, нездоровая матовость кожи, грузная фигура только подчеркивались девственной белизной рубашки и спортивным покроем брюк. Но все-таки многое, что так нравилось в нем женщинам, сохранилось. И жесткий, сильный рот, и лукавая зелень глаз, и глубокий вырез ноздрей, и красивая проседь в смоляных волосах…

— Ну, выглядишь ты превосходно, — заключил Прошин.

— Ах, милый лжец, — сказал Андрей. — Выгляжу я как раз скверно.

Теперь он стоял на фоне приколоченных к стенке оленьих рогов. Казалось, они росли из его головы.

Прошин невесело усмехнулся. Андрей, следуя его взгляду, обернулся, посмотрел на рога…

— Ты чего?

— Чего я? — спросил Прошин.

— Чего, говорю, стоишь, проходи… — Андрей убрал руку с его плеча. — Пора начинать.

Прошин вошел в комнату. Гости как раз тушили сигареты и поднимались к столу. А стол вдохновлял. Таня умела сервировать его воистину талантливо: по-ресторанному официально, но вместе с тем и уютно, без той казенной строгости, отбивающей аппетит. На белейшей скатерти раскинулся живописный кулинарный ландшафт: запотевшие бутылки водки, мускатное шампанское, свежие пупырчатые огурцы, помидоры, салаты, сыры, словно окропленные росой, соки в стеклянных кувшинах; перепелиные яйца, фаршированные икрой…

Гурман и чревоугодник, Прошин живо оценил ситуацию и вскоре пребывал в выгодной близости самых изысканных блюд.

«Осетра поближе… „Камю“ — тоже… Всего одна бутылка, и не распробуешь… салат — на фиг, а вот беленькие маринованные — вещь!»