Девушка с синими гортензиями - Валерия Вербинина

– Объяснения могут быть самыми разными, – заметил журналист. – К примеру, именно Ева убила мадемуазель Лантельм, вышла сухой из воды, а потом ее замучила совесть.

– Допустим, – пожала плечами старая дама. – А причина убийства?

– Ева не становилась моложе, – усмехнулся Видаль. – А Лантельм уже в 1908-м отняла у нее главную роль в «Короле», сатирической комедии, которую играли более пятисот раз и которая побила все рекорды кассовых сборов. Кроме того, не забудьте спутника Евы, красавца Шарля Мориса. По свидетельству Филиппа Гренье, он был в числе тех, кто ухаживал за хозяйкой яхты. Что, если Ева попросту его приревновала? Шарль Морис был гораздо моложе ее, и, конечно, Лантельм куда больше подходила ему, чем стареющая звезда.

– Вы так говорите, будто рядом с Лантельм не было ее мужа и она могла распоряжаться собой, – парировала мадемуазель Алис. – Роман актрисы с Рейнольдсом тянулся четыре года, прежде чем она сделалась его законной женой, и что-то мне подсказывает: заставить его жениться было вовсе не просто. Его влияние и связи позволяли ей оставаться звездой и играть те роли, которые хотелось. Сомневаюсь, чтобы она позволила себе всерьез увлечься актером, каким бы красавцем он ни был, да еще на глазах у мужа.

– Сдаюсь, – вздохнул Видаль. – Впрочем, на вашем месте я бы тщательно все взвесил, прежде чем отказываться от этой версии. Если говорить о Еве и Шарле Морисе, то все мои источники в один голос утверждают, что там было не простое увлечение… по крайней мере, с ее стороны.

– Ничего, скоро мы сможем побеседовать с самой мадемуазель Ларжильер и все узнаем точно. Вы уже допили свой кофе? Вот и прекрасно. – Мадемуазель Алис убрала в сумочку тетрадь, которую ей дал Видаль, и поднялась с места.

Монастырь стоял на холме, на который вела узкая неудобная дорога, но мадемуазель Алис так хорошо управлялась с автомобилем, что они добрались до вершины без приключений. Видаль вышел из машины, оглядел толстые высокие стены, маленькие окна, которые недружелюбно щурились на пришельцев. Но цветники во дворе были ухоженные, и во всем чувствовалась заботливая женская рука.

Через двор к гостям уже спешила молодая монахиня.

– Приносим свои извинения, но сегодня часовня закрыта… Вы приехали посмотреть витражи?

– Нет, – заговорила мадемуазель Алис, – мы хотели бы побеседовать с сестрой Марией… той, которая прибыла из Туниса.

– Она никого не принимает, – поспешно сообщила девушка, часто мигая и краснея от волнения.

Мадемуазель Алис вздохнула и достала из сумочки открытку с фотографией молодой женщины в манто и жемчугах, которая сидела на скамейке. В одной руке она держала муфту, а другую положила на высокий подлокотник. Прелестную головку венчала бархатная шапочка с перьями, но глаза у женщины были грустные – такие грустные, словно уже тогда она предчувствовала свою судьбу.

Спутница журналиста перевернула открытку и написала несколько слов на обороте, после чего вручила послание молодой монашке.

– Мне бы хотелось получить ответ, – спокойно, но твердо сказала мадемуазель Алис. И что-то такое было в ее тоне, что юная монахиня почти бегом бросилась исполнять поручение.

– Откуда у вас эта открытка? – не удержался Видаль. – Я думал, они уже давно не издаются.

– Букинистов еще никто не отменял, – с некоторым вызовом в голосе ответила старая дама.

Они ждали. Меж тем солнце стало клониться к закату, и через двор монастыря, захватывая цветники с розами, потянулись длинные тени. Пробежал ветерок, поцеловал лепестки, и в траве завел свою обычную скрипучую песенку одинокий кузнечик. В глубине двора растворилась дверь, и из нее показалась женская фигура.

По тому, как неторопливо она двигалась, Видаль сразу же понял, что это не та молодая монашка, которая выходила им навстречу. Женщина приблизилась – и остановилась. Черты ее лица были, возможно, грубоваты, но уже через мгновение вы забывали об этом, потому что во всем облике монахини главенствовало странное спокойствие. Пожалуй, даже умиротворение, поправил себя Видаль. Взгляд ее больших темных глаз то и дело перебегал с журналиста на его спутницу, которая теперь скромно держалась за спиной Пьера.

– Добрый вечер, – поздоровался репортер. – Простите, что позволили себе вас побеспокоить, но… – Он оглянулся на старую даму. – Меня зовут Пьер Видаль, а это мадемуазель Алис, моя секретарша. Мы хотели бы поговорить с вами о… о девушке, изображенной на открытке. Собственно говоря, – журналист поймал себя на мысли, что непривычно волнуется, и рассердился на себя, – мы пытаемся расследовать ее смерть. И думаем, что вы могли бы нам помочь.

Сестра Мария усмехнулась. Когда она заговорила, голос ее оказался тихим и ровным, но, даже стоя в нескольких шагах, журналист и его спутница отчетливо слышали каждое ее слово.

– Добрый вечер, мсье, и вы, госпожа баронесса. – Глаза Евы Ларжильер блеснули. – Ведь вы баронесса Корф, не так ли? Амалия Корф?

Тучи над Европой собирались долго. Была давняя война 1870 года, которую французы вчистую проиграли. Была осада Парижа немцами, крушение империи Наполеона Третьего, такой процветающей, такой блестящей. Были Эльзас и Лотарингия, отрезанные от Франции и присоединенные к Германии. Назревала большая перестановка сил.

Франция жаждала реванша. Британия, почуяв угрозу своему могуществу, забеспокоилась. Австрия приняла сторону Германии. Россия колебалась. По всей Европе заключались тайные союзы, которые ни для кого не были тайной.

– Все идет к новой войне, – говорили пессимисты.

– Никакой войны не будет, – отмахивались оптимисты.

И в самом деле: к чему воевать, когда жизнь обрела невиданную прежде стабильность и ее заполнили открытия науки и техники – появились телефоны, граммофоны, автомобили, аэропланы, когда Сантос-Дюмон облетел Эйфелеву башню на дирижабле, а потом поднялся в воздух на одном из первых самолетов; когда в театрах каждую неделю дают новую пьесу и в ложе министра можно увидеть красавицу, о которой говорит весь Париж. Вздор эта ваша война, господа!

Но война была тут, она незримо присутствовала – в таможенных пошлинах, которыми чинили друг другу препятствия отдельные страны, в карикатурах, которыми обменивались ведущие газеты, в высказываниях политиков. И все же время шло, 1870-й остался далеко позади, а осажденный Париж стал историей.

Европа шагнула в двадцатый век. Казалось, еще немного, и все как-нибудь устроится, и оптимисты в кои-то веки окажутся правы. Но тут заволновался, забродил, закипел балканский котел, где и так всегда было неспокойно. Добрые соседи, само собой, тотчас примчались тушить пожар. Кто с ведром, а кто со спичками.

– Гм… Соседушка, а зачем вам спички?

– Что вы, соседушка, какие спички? Вам померещилось!

Впрочем, на Балканах с грехом пополам разобрались, и оптимисты выдохнули с облегчением.