Археолог: солнечный камень - Алекс Рудин

башке — так и завёл какие-то тайны от друзей!

Оля тоже взглянула на меня обиженно — как-никак, у неё был день рождения.

Я осторожно, чтобы не уколоться шипами, отломил веточку цветущего шиповника и протянул имениннице.

— С днём рождения, Оля!

Севка обиженно засопел — он не догадался до такой простой вещи.

— Спасибо, Саша!

Оля улыбалась мне, но я смотрел не на неё.

По пляжу, вдоль самой кромки ленивого балтийского прибоя, оставляя на мокром песке лёгкие отпечатки спортивных туфель, бежала девушка. Высокая, стройная. Её светлые волосы были коротко пострижены на затылке, и переходили в длинную косую чёлку, которую она то и дело отбрасывала назад резким движением головы.

Щёки девушки раскраснелись, небольшая, но крепкая грудь чуть колыхалась под спортивной майкой в такт шагам. Девушка бежала легко и свободно — было видно, что бег доставляет ей удовольствие.

За девушкой, как будто пытаясь её догнать, бежал парень чуть постарше меня. На пунцовом от напряжения лице темнели жидкие усики. Модные бакенбарды прикрывали оттопыренные уши, а тощие волосатые ноги нелепо торчали из широких шорт.

— Светка! — задыхаясь, крикнул парень. — Подожди!

Девушка снова отбросила чёлку назад и побежала ещё быстрее.

— Кто это? — спросил я Мишаню.

— Ну, ты даёшь, Саня! — удивился он. — Это же Жорик — ассистент Валерия Николаевича. Он в следующем году пятый курс заканчивает. Мы у него на раскопе работаем.

— Да я не про Жорика спрашиваю, — рассеянно ответил я. — Кто эта девушка?

* * *

Апрель 997-го года. Побережье Балтийской косы

Адальберт едва успел упасть на дно лодки, как ещё одна стрела ударила в низкий борт и затрепетала прямо перед глазами поражённого епископа.

Что это? Уже пруссы? Не может быть, чтобы язычники подобрались так близко к укреплению. Но тогда... тогда это христиане, которые посмели напасть на епископа!

Несмотря на вчерашнее происшествие в корчме, такая возможность не укладывалась у епископа в голове. Он привык, что его сан священника вызывает определённое уважение среди людей.

Бенедикт тоже сполз со скамейки на дно лодки и правил, держа рукоять весла в вытянутой руке.

— Это беглые! — крикнул он прямо в лицо Адальберту. — Если догонят — не пощадят!

Адальберт непонимающе смотрел на Бенедикта.

— Парус! — крикнул тот. — Надо переставить парус и уходить по ветру прямо в море! Тогда не догонят!

Держа одной рукой весло, Бенедикт нашарил какой-то канат и чуть ли не силой впихнул его в руки Адальберта.

— Держите канат внатяг и потихоньку отпускайте! А я поверну лодку.

Упираясь ногами в борт, Бенедикт изо всех сил потянул на себя рукоять весла. Лодка начала медленно поворачивать нос от берега.

Адальберт почувствовал, как канат натягивается, уползает из рук.

— Внатяг! — снова крикнул Бенедикт. — Иначе парус заполощет!

Словно очнувшись, Адальберт вцепился в мокрую верёвку, не позволяя ей уползать слишком быстро.

— Хорошо!

Извиваясь змеёй вдоль борта, подполз Радим.

— Что делать? — спросил он Бенедикта.

Адальберт заметил, что лицо брата побелело, но держался он спокойно.

— Снимай шкуры с поклажи! — велел Бенедикт Радиму. — Укроемся ими от стрел!

— Разве борта не укроют?

— Нет. Сейчас они начнут стрелять навесом!

Словно в подтверждение этих слов, очередная стрела упала наискось сверху и пробила мех с водой. Вода потекла, заливая мешки с припасами.

Радим силился развязать тугие узлы. Бенедикт выхватил нож и сунул ему.

— Режь!

Адальберт в это время боролся с тугим канатом так, словно ничего важнее на свете не было. Канат потихоньку уползал. Толстая рея поворачивалась вокруг мачты. Наконец, парус полностью распрямился и наполнился ветром. Ткань туго натянулась, приподнимая нос лодки. Вода вдоль бортов зажурчала веселее.

— Ветер усиливается! — возбуждённо закричал Бенедикт. — Везёт! Нам везёт, святые отцы!

Радим перерезал верёвки и стащил с поклажи укрывавшие её кожи. Одну кожу набросил сверху на Адальберта, другой укрыл Бенедикта.

— Сам ползи на нос! — велел ему Бенедикт. — Тебя парус укроет!

И в самом деле, широко распущенный парус полностью укрывал от стрелков переднюю часть лодки.

Ветер, дующий с берега, доносил до ушей Адальберта крики преследователей. Слов епископ разобрать не мог, но слышал яростный, негодующий тон.

Как же так? Неужели они не знают, чья лодка отплыла сегодня из Гданьска? И с какой важной миссией они плывут к пруссам?

Или этим людям всё равно, кого убить — лишь бы разжиться мешком зерна, связкой вяленой рыбы и лодкой? Но люди ли они тогда?

Бенедикт толкнул Адальберта в бок, оторвав от мыслей.

— Крепите канат, Ваше преосвященство! Вон туда!

Монах показал на деревянный выступ на борту.

— Вяжите, как можно крепче! Только голову не высовывайте!

Сам он, наоборот, приподнялся и осторожно выглянул над бортом.

— Отстают! Видит Бог — отстают!

Адальберт накинул верёвочную петлю на выступ. Парус наполнялся ветром, и канат дёргался в руках, словно живой.

— Уйдём! — радостно кивнул ему Бенедикт.

И в этот момент запоздалая стрела, которую преследователи пустили уже в отчаянии, упала с неба, пробила толстую воловью шкуру и впилась в плечо монаха. Бенедикт охнул, падая на дно лодки.

Отпущенная им рукоять весла пошла в сторону. Парус угрожающе заполоскал.

— Держи! — выдохнул Бенедикт и откатился к борту.

Адальберт бросился к веслу, вцепился в него обеими руками.

— Правь прямо в море! — простонал Бенедикт.

По счастью, в этом не было ничего сложного. Адальберт просто держал рукоять, не позволяя ей уходить ни вправо, ни влево, а ветер делал всё остальное.

Когда крики за кормой стихли, епископ приподнял голову и выглянул. Берег лежал сзади туманной полоской, а лодка преследователей превратилась в чёрную точку на серой морской глади.

Только теперь Адальберт почувствовал затхлую вонь воды, которая скопилась на днище под деревянными решётками, и боль в пальцах, которые стискивали кормовое весло, и ломоту в коленях. Он встал, широко расставив ноги в качающейся лодке, и опустился на кормовую скамью.

— Радим! Помоги Бенедикту!

Брат на четвереньках прополз под нижним краем паруса, подполз к Бенедикту. Стрела по-прежнему торчала из левого плеча монаха.

Радим ножом разрезал шкуру и грубую ткань пропитавшейся кровью рясы монаха.

Слава Богу! Острый наконечник насквозь пробил мякоть руки и вышел наружу.

— Прижми руку к телу, Бенедикт! — сказал Радим.

Бенедикт прижал раненую руку здоровой, стиснул зубы и закрыл глаза. Радим, закусив губу, одним движением