Любовь дерзкого мальчишки - Элизабет Вернер

— Я ничего не знаю и могу только строить предположения на основании той сцены, которую видел. Скажите, ради бога, что тогда произошло.

— Ребячество! — с горечью произнес Вольдемар. — Глупость, которая вовсе не стоит того, чтобы к ней относились серьезно; так, по крайней мере, третьего дня написала мне моя мать. Но я отнесся к этой «глупости» так серьезно, что она стоила мне нескольких лет жизни, быть может, самых лучших.

— Вы любите графиню Моринскую? — тихо спросил Фабиан.

— Я любил ее, это прошло. Теперь я знаю, что она вела со мной низкую игру. Я покончил с ней и со своей любовью.

Фабиан покачал головой, тогда как его тревожный взгляд был обращен на лицо молодого человека.

— Покончили? Вы еще далеко не покончили. Разве я не вижу, как тяжело вы страдаете до сих пор?

— Все пройдет. Если я это перенес, то сумею и окончательно побороть. Еще одна просьба: не говорите об этом ничего ни с дядей, ни со мной. Я поборю эту слабость, но говорить об этом не могу, даже с вами. Дайте мне одному справиться.

Дрожащие губы Вольдемара выдавали, какое мучение доставляло ему прикосновение к этой ране.

— Я буду молчать, — ответил Фабиан. — В будущем вы больше никогда не услышите об этом ни слова.

— В будущем? — повторил Вольдемар. — Разве вы хотите остаться у меня? Я предполагал, что вы покинете нас сразу после выздоровления. Неужели вы согласитесь и дальше терпеть возле себя ученика, так зло отплатившего вам за все ваши заботы о нем?

— Да разве я не знаю, что вы перенесли у моей постели больше, чем я сам? Моя болезнь одно хорошее все-таки принесла с собой: я приобрел убеждение, которого, простите, раньше не имел. Теперь я знаю, что у вас есть сердце.

Вольдемар, казалось, совершенно не слышал последних слов и мрачно смотрел перед собой.

— В одном дядя прав, — вдруг сказал он. — Каким образом вы, именно вы решились схватить Нормана под уздцы?

— Страх за вас сделал меня храбрым… я знал, что вы искали смерти, что вы желали этого падения, знал, что оно будет для вас смертельным, если не удержу вас насильно. Тут я забыл о своей обычной робости и схватил лошадь под уздцы.

Вольдемар с изумлением смотрел на говорившего.

— Значит, это был не несчастный случай, не простая неосторожность с вашей стороны? Вы знали об опасности, которой подвергались? Разве моя жизнь имеет для вас какое-нибудь значение? Мне кажется, до меня никому нет дела!

— Никому? А вашему приемному отцу?

— Дяде? Может быть, но он — единственный.

— Кажется, я доказал вам, что он не единственный, — с легким упреком произнес Фабиан.

— А я вовсе не заслужил этого. Но поверьте мне, я получил урок, которого не забуду всю жизнь. Вам не придется больше жаловаться на меня.

Их разговор был нарушен приходом Витольда.

— А вот и я опять! — произнес он входя. — Вольдемар, тебе придется спуститься, приехал молодой князь Баратовский.

— Лев? — с удивлением спросил Вольдемар.

— Да, он хочет видеть тебя; я, конечно, буду там лишним и лучше посижу с доктором.

Молодой человек вышел из комнаты, тогда как Витольд снова занял свое прежнее место у постели больного.

При входе в угловую комнату Вольдемар застал там брата, ожидавшего его. Лев пошел ему навстречу и проговорил поспешно, как бы желая отделаться от неприятной необходимости:

— Мое посещение удивляет тебя, но ты уже целую неделю не был у нас и даже не ответил на мамино письмо; мне не оставалось ничего другого, как приехать к тебе.

Нетрудно было заметить, что молодой человек при этом посещении действовал не по собственному побуждению. Его поклон и все манеры носили вынужденный характер.

— Ты пришел по приказанию мамы? — спросил Вольдемар.

Лев покраснел; ему было хорошо известно, какую борьбу пришлось выдержать княгине, прежде чем она добилась этого визита.

— Да, — наконец ответил он.

— Мне очень жаль, что тебе пришлось совершить поступок, который ты, конечно, считаешь унизительным для себя. Если бы я знал это, то избавил бы тебя от него.

Лев с изумлением посмотрел на брата; тон Вольдемара был для него новостью. Наконец он произнес:

— Мама находит, что тебя оскорбили в нашем доме, а потому я должен сделать первый шаг к примирению. Я убедился в том, что она права. Надеюсь, ты веришь, что без такого убеждения я не сделал бы этого шага.

— Я верю тебе, — последовал короткий, но решительный ответ.

— Ну, в таком случае не осложняй мне моего извинения! — воскликнул Лев, протягивая руку, но брат отстранил ее.

— Я не могу принять твое извинение. Ни твоя мать, ни ты не виноваты в оскорблении, которое было нанесено мне в вашем доме; оно уже забыто, не будем говорить о нем.

Изумление Льва возрастало с каждой минутой, он никак не ожидал подобного холодного спокойствия, так как сам был свидетелем ужасного волнения Вольдемара, а ведь с того дня прошла всего неделя. Поэтому он произнес с непритворным изумлением:

— Я не думал, что ты так скоро забудешь…

— Оставим это! — перебил его брат. — Надеюсь, мама, конечно, не ожидает, чтобы я попрощался с ней лично; она поймет, что этой осенью я не могу приехать в Вилицу, как мы условились. Может быть, будущей осенью…

Молодой князь с мрачным видом отступил назад.

— Ты, видимо, полагаешь, что после этой размолвки и после той ледяной холодности, которую я встретил с твоей стороны, мы не можем быть твоими гостями?

— Ошибаешься, о какой бы то ни было размолвке между нами не может быть и речи. Да и какое отношение может иметь вся эта история к вашему пребыванию в моем имении? Ты всегда противился этому плану, но почему?

— Потому что считаю его унизительным; а то, что раньше для меня было неприятным, теперь стало прямо невозможным. Пусть мама решает что угодно, нога моя…

Вольдемар положил руку на рукав брата.

— Не говори так! Дело тут вовсе не в тебе. Я предложил матери поселиться в Вилице, она согласилась; при данных обстоятельствах это было моей обязанностью. К тому же ты поедешь в университет и только на каникулы будешь приезжать в Вилицу, чтобы видеться с матерью; наконец, с тем, что она считает совместимым со своей гордостью, ты можешь смело примириться.

— Я оскорбил тебя и теперь осознаю это; ты не можешь требовать, чтобы я все получил из твоих рук.

— Ты меня не оскорбил, — серьезно проговорил Вольдемар. — Наоборот, ты один был правдив по отношению ко мне, и если в тот момент это и огорчило меня, то теперь я тебе только благодарен. Тебе следовало бы только заговорить раньше. Но, конечно, я не могу требовать от тебя, чтобы ты был доносчиком. Всякая вражда между нами кончена.