Плохая дочь - Маша Трауб

Потом мужчина рассказывал всем, что Мадина кивнула и улыбнулась в ответ на его слова. Он вышел, оставив дочь в комнате – пусть еще отдохнет немного. Тяжелый был день. Нет, он не заметил ни крови, ни перевязанной руки. Ничего не видел. Так радовался своим мыслям, так сосредоточился на том, что устроил дочери счастье…

Я точно помню, что Мадина не мыла с нами посуду. Но тоже не придала этому значения – все мы пытались сбежать и прикрывали друг друга. Сейчас я перемывала тарелки, в следующий раз сбегу, и Мадина перемоет посуду за меня. Было уже совсем поздно, мы относили тарелки на кухню, когда раздался крик Мадининого отца. Он зашел в спальню, чтобы забрать дочь домой. Она была уже мертва. Врач потом сказал, что часа два как мертва. Удивительно, как она вообще столько продержалась с таким глубоким порезом и как никто ничего не заметил. Кровь ведь текла рекой. Позже, убирая двор, мы нашли окровавленные полотенца, которые Мадина прятала за стеной курятника.

Ее отец тогда чуть умом не тронулся. Тетя Рита не плакала. Она замерла и молчала. Ни слова не произнесла. Будто из нее тоже кровь выкачали, а оболочку оставили. Никто не мог понять, почему тетя Рита не рвет волосы, не воет, не стенает. Даже ее муж не понимал и кричал на тетю Риту, обвиняя в том, что та не голосит на все село. Она же даже на похоронах не проронила ни слезинки. Ходила, стояла, сидела. Все молча. Ни единого всхлипа, ни единого возгласа.

Женщины беспокоились за ее здоровье. Думали, тетя Рита умом тронулась от горя, раз так странно себя ведет. Приносили успокоительные отвары, которые тетя Рита молча выливала в огород или в палисадник. Мадина лежала в открытом гробу такая красивая, что слез на кладбище и поминках лилось столько, сколько не было пролито ни до, ни после. Мадину похоронили в белом платье, как невесту. Будущие родственники, приехавшие на похороны, оплакивали ее как родную дочь. Жених, никогда не видевший невесту, посмотрел на ту, которая должна была составить его счастье. Мальчика привезли в знак уважения. Традиции были ни при чем. Семье, которая так и не стала родной для Мадины, хотелось поддержать тетю Риту и отца Мадины. Юноша, увидевший свою невесту в гробу, застыл. Его пытались увести, но он ухватился за край гроба и не разжимал рук. Мне кажется, он смотрел на мертвую Мадину так, как смотрят на картину – шедевр, непревзойденный в красоте и чистоте. Не в силах отойти, оторвать взгляд. Не знаю, как сложилась его жизнь. Возможно, ему подобрали другую невесту, но я точно знаю – перед его глазами всегда стояла Мадина. Такое не забывается.

За тетей Ритой ухаживали все соседки. Приносили еду, посылали девочек подмести двор, прополоть грядки на огороде, помыть полы в доме. Она сидела на маленькой зимней кухне и перекладывала кружева, отрезы ткани, сортировала пуговицы, сматывала ровными кружками ленты, клубки пряжи. И все еще не произнесла ни единого слова, не выдавила из себя ни единой слезинки.

Соседки сокрушенно качали головами. Мол, Рита еще молодая, рано ей с ума сходить. Лучше бы уж кричала, плакала, легче бы стало, чем так замороженной сидеть и нитки мотать. И никто из женщин не заподозрил главного. Не понял, почему Мадинина мать застыла, перестала жить и дала обет молчания.

Никто не догадался, что тетя Рита приняла смерть старшей дочери как должное, неизбежное. Как принесенную жертву.

Рождение и смерть в моем детстве всегда лежали на одной чаше весов. «Стеллочка пришла на смену дяде Володе», «Алик умер, а ему на смену пришел Берти». В деревне, где я выросла, верили в то, что новая жизнь зарождается, если господь забирает старую. Когда в семье умирал прадед или дед, все молодые женщины рода – от невесток до внучек и правнучек – ждали наступления беременности. Дух умершего должен был войти в душу младенца и уступить ему место на этом свете. Если умирал молодой, талантливый мужчина или женщина, славящаяся красотой, добротой, старики упорно твердили: «Значит, понадобились на том свете». И это «понадобились» никак не расшифровывалось. Вопросы: «Почему именно моя дочь?», «За что меня так наказывает господь, что забирает единственного сына?» – считались неуместными, даже неприличными. Их женщина могла прокричать в подушку. Так, чтобы ее не слышали соседки. Эти вопросы они могли выплакать со слезами. Но не дай бог произнести их вслух. Это означало навести проклятье на весь род. Тогда судьба начнет забирать без всякого разбора и очередности.

Тетя Рита вышла из зимней кухни, когда уже невозможно было скрывать очевидное – она носила еще одного ребенка. Все собиралась сообщить мужу, но никак не решалась. Еще трое младших детей подрастали – две девочки и мальчик. Мадина была старшей. Ни одна из сестер даже близко не могла сравниться с Мадиной – ни в красоте, ни в умении. Всем – фигурой, внешностью – они пошли в отца: крепко сбитые, с волевыми подбородками, упрямые. Сын, Тамик, пошел в мать и старшую сестру: нежный, тонкий, красивый не мужской красотой мальчик. Мадина надеялась, что с возрастом Тамик утратит нежность, припухлость в губах. А тонкие скулы прикроет грубая щетина. Мужчине зачем красота? Неприлично даже. Но так распорядились природа и гены, отдав тяжелые черты лица, широкую кость, короткие и уверенные щиколотки девочкам и наградив Тамика огромными глазами с длиннющими ресницами, узкими бедрами, длинными ногами и руками, которым любая девушка могла позавидовать. Муж тети Риты, восхищавшийся старшей дочерью, сторонился сына. Пугался его красоты и нежности. Придирался к мальчику по мелочам. Тамик прибегал на зимнюю кухню к матери и плакал. Она мотала очередной клубок шерсти. Мальчик ложился ей на колени и засыпал. Они оба перебрались в крошечную зимнюю кухню, где стоял старый топчан. Рита укладывала сына и ложилась рядом. В те ночи она спала. Когда Тамик не прибегал или когда отец запрещал ему заходить к матери и велел ложиться спать в своей кровати, тетя Рита не могла сомкнуть глаз.

Тамик первым догадался, что у него скоро появится младший брат или сестра. Он первый почувствовал, как сквозь материнский живот пинается ребенок. И он же предсказал матери, что родится мальчик. Сестры у него есть, а брата нет. Пусть мама родит Тамику брата. Мальчик никому не рассказал, что мама носит ребенка. И все чаще оставался с матерью – гладил живот, показывал игрушки, возил по животу машинки. Разговаривал с братом, рассказывая, что его ждет – отец привез цыплят, они смешные, по двору бегают. Кошка котят родила, четырех. Один черный полностью, другой с черными лапками, третий на пирата похож – с черным глазом, а четвертый разноцветный. Самый красивый. Велосипед сломался, но папа обещал починить. Через некоторое время Тамик притащил на зимнюю кухню разноцветного котенка, и они спали на топчане уже втроем, то есть вчетвером. Тетя Рита одной рукой приглаживала вихры Тамика – достались же мальчику такие волосы, тьфу на него, лучше бы девочкой родился, – а другой гладила котенка, названного Жориком. Тамик сопел и обнимал материнский живот с одной стороны, Жорик – с другой. Тетя Рита не спала, боясь повернуться, улечься поудобнее. Утром она открывала дверь кухоньки и выпускала сына с котенком – завтракать, бегать по двору, играть. После чего ложилась спать.

Она давно перепутала день с ночью. В ее жизни появились странные ритуалы. Сидела, слушая, когда хлопнут двери ворот – значит, муж уехал на работу. Потом выглядывала в окно, осторожно отодвинув занавеску. Дождавшись, когда во дворе наступит тишина, тетя Рита пробиралась в дом. Она видела, что дочери справляются – двор подметен, полы вымыты, постели заправлены. Тетя Рита пробиралась в комнату Мадины, где стоял книжный шкаф. Доставала книжки, которые хотела почитать на ночь Тамику. Сначала садилась на кровать дочери, потом ложилась – спину ломило. Но не спала, лишь дремала. Если слышала, что кто-то подходит к воротам, собирала книжки, брала что-то из вещей дочери и бегом возвращалась на зимнюю кухню. После чего ложилась и наконец засыпала спокойно, глубоко, положив на грудь Мадинину любимую блузку или засунув под подушку ее платье. Проснувшись, она умывалась, приводила себя в порядок и брала в руки клубок. Все нитки давно были перемотаны по многу раз, все пуговицы перебраны, но тетя Рита знала, что сейчас придет одна из дочерей и принесет еды. Она хотела, чтобы дочь видела ее в привычном состоянии, о чем сообщила бы отцу – мама сидит, все хорошо, да, все еще мотает клубки. Клубки на коленях позволяли скрывать беременность. Вечером прибегал Тамик. И уже через минуту под дверью начинал мяукать Жорик, которого официально оставили жить в доме, рядом с мамой, но котенок не хотел жить в курятнике, а бежал на зимнюю кухню.